Английский парламент привело в негодование решение шотландский законодателей: они рубили сук, на котором сидели, когда гарантировали новой компании возможность свободной торговли – полное освобождение от налогов и импортных пошлин на 21 год. Английских парламентариев интересовало, как это повлияет на торговые и таможенные отношения между соседями и кто вообще позволил шотландцам принять такой закон. Поскольку четкая граница между Англией и Шотландией отсутствовала, они предупредили, что «шотландцы будут неизбежно привозить упомянутые товары в Англию украдкой… к величайшему неудовольствию главы вашей таможенной службы».

Английский парламент провел расследование, подготовил доклады и пригрозил отстранить от полномочий любого, чья связь с шотландской компанией будет доказана. Король Вильгельм III Оранский, встав на сторону англичан (что никого не удивило), сообщил, что Его Королевское Величество негодовало. В этот момент все финансовые обещания лондонских спонсоров растворились в воздухе.

То же произошло, когда компания попыталась получить средства за рубежом, в центрах торговли того времени – Амстердаме и Гамбурге. Представители Голландской Ост-Индской компании были ничуть не более благожелательны по отношению к возможному конкуренту, чем коллеги в Англии. Их усилия – в сочетании с усилиями пронырливого английского дипломата, проведшего превосходную атаку при помощи сарафанного радио, – привели к тому, что Патерсон и его партнеры провели множество бесед за чашкой чая, где из них выпытывали новые сведения об их планах, но которые так и не принесли никаких дивидендов.

Меры англичан по отвращению иностранных инвесторов от шотландской авантюры имели колоссальный успех за границей, но на самих шотландцев это произвело обратный эффект. Их переполняла досада от того, как англичане позволяют себе обращаться с ними, и потому они с ликованием встретили планы Патерсона – для них это была не только надежда на финансовый успех, но и национальный символ. Возможно, Патерсона и не интересовала объединительная и патриотическая сторона его предприятия, а он только намеревался на практике проверить свои теории, но, будучи опытным дельцом, он оседлал волну благоприятствующих общественных настроений и приурочил к ним свой экономический эксперимент.

26 февраля 1696 года в Эдинбурге открылась продажа ценных бумаг компании, и она привлекла огромные толпы народа, что было не вполне закономерно для того времени. Шотландцы по-крупному вкладывали в нее. Тогда Шотландию нельзя было назвать богатой страной, но и нищей она не была – даже на протяжении семилетнего кризиса. Как и везде в Европе, там нарождался средний класс, и именно его представители проявили наибольший энтузиазм по отношению к компании. Это было не похоже на ситуацию вокруг других подобных предприятий, в том числе Ост-Индской компании: они получали средства в основном от представителей знати и богатых торговцев. Историки и Дугласс Уотт, проштудировавший записи о шотландской фирме для своей книги «Цена Шотландии», сходятся на том, что главными инвесторами были мелкие незнатные землевладельцы. Но не только они. Социальный срез группы жертвователей показывает, что здесь были и влиятельные личности, и юристы, и врачи, и священники, и учителя, и портные, и солдаты, и часовщики, по крайней мере один варщик мыла и даже несколько обеспеченных слуг. Оптимизм был заразителен. Рассказы о несметных богатствах будущих колоний переходили из уст в уста, компании посвящали песни и стихи, верующие молились о ее успехе.

Сложно дать точную оценку – история капризна, а к тому же в то время в Шотландии ходили сразу две валюты, – но по оценке Уотта, в казну торговой компании перетекло от одной шестой до половины совокупной денежной массы Шотландии в то время. Если учесть все обязательства полностью (ведь только часть из них была уплачена наличными авансом), возможно, обещанная сумма превысит общее количество наличности в стране.

А это, вообще говоря, не очень-то хорошо.

Кажется, Патерсон хорошо понимал, как извлечь выгоду из одержимости своих сограждан собственной авантюрой. Он сам рассуждал о происходящем в той манере, что присуща сегодняшним дискуссиям о «вирусных» видеороликах, например. В 1695 году в одном из писем он сообщил: «Если дело не встречает пыла первых дней, добыть средства удается редко или не удается вовсе, поскольку людьми движет в основном чужой пример, а не разум». Ключевым фактором могло быть то обстоятельство, что подписная книга компании была не закрытой, а публичной, и учредители настойчиво публиковали выдержки из нее, чтобы всем было известно, кто доверил им свои средства. И Патерсон метил в тех, кого можно было назвать влиятельными общественными фигурами («лидерами мнений», если вы позволите), в надежде, что те станут примером для других, что они окажут на публику большее влияние, чем аргументы разума. Это было чем-то вроде «кикстартера» XVII века: поддержка компании перестала быть личной финансовой инициативой, а превратилась в публичную декларацию преданности. И те, что не задекларировали ее, сильно выделялись на общем фоне.

Разумеется, это привело к социальному напряжению, степень которого росла в геометрической прогрессии: атмосфера была такова, что противникам и скептикам агрессивно затыкали рты. В 1696 году Джон Холланд (тот самый англичанин, что основал Банк Шотландии) с досадой записал, что когда он попытался выступить с критикой этой схемы, его обвинили в шпионаже в пользу Ост-Индской компании. «Национальное желание вести торговлю с Африкой и Индиями таково, – писал он, – что из-за него многие настроены против меня; и из-за того, что они не могут ответить на мои возражения против предложенного плана, они рассказывают друг другу, что не следует верить мистеру Холланду, потому что тот англичанин… всякому человеку стало опасно свободно выражать свое мнение об этом деле, людям боязно заявлять о своих мыслях по этому поводу…»

Взрывная смесь из гнева в отношении политики Англии и зарождающейся патриотической самоуверенности, щедрых обещаний и смелого видения, а также ловкое превращение финансовой поддержки в демонстративный акт и старомодная и непреходящая жажда быстрой наживы создали благоприятнейшую среду для запланированной экспедиции. И вот это случилось: 14 июля 1698 года пять судов покинули порт Лита под романтические выкрики толп провожающих. На борту был и сам Патерсон, а также еще 1200 душ, уверовавших в светлое будущее на берегах Центральной Америки, где Патерсон никогда не бывал.

Ах да, разве я не упомянул об этом? УИЛЬЯМ ПАТЕРСОН НИКОГДА НЕ БЫВАЛ В ДАРЬЕНЕ.

Почему наш добрый друг зациклился на Дарьене как площадке для своего великого торгового эксперимента, так и осталось загадкой. Несомненно, будучи торговцем, он провел довольно много времени в странах Карибского бассейна, но ни в его биографии, ни в его доступных записях не содержится никаких свидетельств того, что он когда-либо приближался к Панамскому перешейку. Все указывает на то, что он был наслышан о нем от пиратов. (В золотой век пиратства, когда повсеместно орудовали настоящие, а не мультяшные пираты Карибского моря, за спиной у них зачастую стояли правительства, желавшие с их помощью застращать колониальных конкурентов. Хотя иногда пираты стращали всех и по собственной инициативе.)