Зимы тут было еще меньше, чем в Берлине: зеленая трава,кожистые листья магнолий и олеандров, кое-где розы цветут на кустах – моилюбимые чайные розы… Мы ехали в такси по улицам, которые по сравнению сберлинскими показались мне вызывающе нарядны и как-то слишком оживленны,беззаботны. На самом деле парижский люд спешил на работу, лица у людей былипо-утреннему сумрачны, однако эта сумрачность была просто-таки буйным весельемпо сравнению с безжизненными лицами берлинцев. Но не этот контраст отвратилменя от Парижа в первые минуты! Я немедленно начала вспоминать Петроград,сравнивать его строго отмеренную, изысканную красоту с переизбытком здешнейкрасоты, с роскошью архитектуры, так и бившей по глазам… и лица-то были сытые,и одежда-то всех без исключения, даже шофера такси, казалась мне избыточнощегольской. А впрочем, парижане-таксисты и впрямь были в 19-м году щеголеваты.Это уже потом, спустя три года, когда в их ряды влились тысячные массы русскихбеженцев, которые были приглашены на работу французским правительством, и ктовстал к станкам на заводах «Рено» и «Ситроен», кто надел форменную фуражку,перчатки с крагами и сел за руль, облик таксиста стал более сдержанным внешне,хотя и несравнимо более изысканным внутри.

А вот еще, кстати, о Париже и о моем к нему отношении.Конечно, это лучший из городов мира: жить в Нью-Йорке, куда возил меня мойвторой муж сразу после войны, я бы ни за что не смогла, Рим слишком шумный, даведь и нельзя вечно жить в музее, Лондон – унылый, чопорный, Берлин – ну, онтолько после бегства из Советской России показался мне хорош, а потом я на негои смотреть не могла, в Цюрихе и Женеве скука смертная… Словом, Париж –восхитительный город, а все же я никогда не чувствовала себя счастливой отодного ощущения, что живу в нем. Можно представить ощущения русского рабочего сПутиловского завода – ну вряд ли он так уж радовался, что живет в Петербурге,если все блага жизни большого города были ему недоступны. Точно так же и мне впервые годы слишком многое было недоступно в Париже, а когда у меня появилисьденьги, вкус к этим благам не то что притупился, а просто… не слишком интересностало их желать. К тому же, чего я больше всего желала, все равно нельзя былокупить ни за какие деньги…

Итак, мы с Никитой ехали по Парижу.

Постепенно нарядное кольцо бульваров осталось позади… мыочутились в районе, на котором лежала некая, едва уловимая печатьзаброшенности, хотя и здешние дома казались мне сущими дворцами. Такие вПетербурге стояли только на центральных улицах! Потом я поняла, что в Парижепросто не существовало неприглядных или даже скромных зданий, здесь строилитолько красиво и только помпезно, это уж потом социалисты и коммунисты,дорвавшись до власти, напакостили где могли и как могли: то нелепого Корбюзьепонатыкали на шикарном бульваре Распай, то двух стеклянных уродов соорудили –Центр Жоржа Помпиду близ рю Риволи и Оперу Бастилия на площади, где некогдастояла знаменитая тюрьма, – то застроили окраины ужасными бетоннымиблоками…

Впрочем, это для иммигрантов-африканцев строилось, а им всеравно, где жить и как жить.

Наконец наше такси остановилось возле одного из домов –такого же, как прочие, с кружевными крохотными чугунными перильцами под окнамивместо балконов, с нарядными выступами и эркерами, с лесом забавных труб накрышах, отчего дом немножко походил на оргбн, с тяжелыми и вычурными дубовымидверьми, покрашенными, впрочем, в мрачноватый синий цвет, но зато с чугуннойотделкой.

Мы были в Пасси – в ту пору это был второразрядный идовольно скромный район, который заселяли в основном русские эмигранты. Это ужспустя годы он сделался престижным и любимым парижанами, теперь квартиры тамстоят целое состояние, а тогда были одними из самых дешевых в городе. К примеру,в пансионе за стол и комнату брали двадцать четыре франка в день. Это считалосьочень дешево. Примерно столько же стоила в день и моя квартирка, которую нанялмне отец…

Второе потрясение! Никита поселил меня в какой-то каморкевсего лишь из двух комнат, с ванной, которая стояла прямо в кухоньке (аумываться приходилось над той же раковиной, в которой посуду мыли!), сунизительно крошечным ватерклозетом, с окнами, выходящими во дворик-колодец, наоштукатуренные стены, на чужие окна, и сказал, что это теперь мое жилье, что ябуду жить отдельно от отца, который с женой и сам снимает такую же квартиру,правда, в ней на одну комнату больше…

Печей не было: небольшой камин на обе комнаты, еще один, итого меньше, на кухне, и в этих каминах лежат не дрова, а какие-то мячики изугольной пыли…

Я не могла двух слов связать от потрясения! Почему-то я былаубеждена, что Никита отвезет меня если не в замок на Луаре, о которых я столькочитала (хотя где Луара и где Париж?!), то уж непременно в особняк близГранд-опера или хотя бы в роскошную квартиру вроде тех, которые были у нас вМоскве и Петрограде, где мы занимали целые этажи. Отчего, интересно, я думала,что отцу, такому же беженцу с родимой стороны, какой была и я, удалосьсохранить прежнее состояние? Все, что у них с женой было, это драгоценности,пришитые к ее нижней юбке… да, конечно, эти камушки дали им в Парижевозможность выжить, не умереть, а начать свое дело, но отнюдь не позволялишвыряться деньгами. К тому же инфляция свирепствовала в те годы по всей Европе,не только в Веймарской республике…

– Что же это за дело у моего отца, коли оно приноситтак мало доходов?! – вскричала я, бывшая прежде уверенной, что он если ине ведет жизнь беззаботного барина, то директорствует на одном из крупнейшихзаводов Франции, как директорствовал в свое время на Сормовском заводе в НижнемНовгороде.

Никита помолчал, отведя взгляд, потом все же посмотрел наменя… не жалость ли мелькнула в его глазах?

– Пусть об этом расскажет вам ваш отец, – сказалон наконец. – Теперь я отлучусь ненадолго – вас навестят не позднее чемчерез час, максимум два. Консьержка по нашей просьбе купила для вас кое-какойеды, – он показал на какие-то свертки, лежащие на крошечном кухонномстолике. – Думаю, мы увидимся вечером.

– Вы уходите? – чуть не со слезами пробормоталая. – А вы где живете? Разве не в этом доме?

– Я живу на рю де Фобур-Монмартр, довольно далекоотсюда, еще ехать да ехать, а шофер ждет, – сказал Никита сдержанно, какесли бы встревожился, что я начну уговаривать его остаться. – И… и не отчаивайтесьни от чего, Вика, – вдруг добавил он с внезапным проблеском нежности всвоем всегда бесстрастном голосе. – Вам понравится Париж, вот увидите!

Он поцеловал мне руку и вышел, оставив меня почтисчастливой. Боже ты мной, как же много он для меня значил, этот непостижимыйчеловек, если всего лишь слабое дуновение даже не любовной, а дружескойласковости в его обращении мгновенно расцветило самыми яркими красками серыйтуман моего первого унылого утра в чужом городе, в чужой стране… в абсолютночужой для меня жизни!..