Чтобы хоть немного пригладить свои собственные растрепанные чувства,она снова прошлась по кабинету, размышляя над тем, что русский язык эмигранта втретьем поколении Никиты Шершнева, конечно, великолепен и вообще не страдаетгаллицизмами, однако это – «вскипячу воду» – определенно досталось ему от деда,как и обстановка кабинета. Современный человек сказал бы: поставлю чайник.Впрочем, может статься, Никита не только выражается по старинке, но и впрямькипятит воду на какой-нибудь спиртовке и…

Что-то щелкнуло за спиной, потом раздалось вкрадчивоеурчание. Алёна испуганно обернулась… Нет, это не зверь неведомыйподкрадывается, это заработал факс!

Воровато оглянувшись на дверь, за которой скрылся Никита,Алёна метнулась к факсу и попыталась прочесть то, что было напечатано налистке, выползающем на белый свет.

Так… изображение сильно смазано, однако можно понять, чтоэто – копии паспортов каких-то мужчин. Ишь ты, факс цветной. Как интересно…Вильгельм Тод, Дени Морт, Чарльз Дис, Хорхе Муэрте, Витторио Морто… Кто этилюди? Потенциальные клиенты киллера Шершнева? Или… Стоп, секунду! Так ведь онивсе однофамильцы! Ну да – den tod, la mort, a death, la muerte, la morteпо-немецки, по-французски, по-английски, по-испански и по-итальянски означает«смерть». О-ля-ля, как говорят французы… Не хватает только какого-нибудь русскогооднофамильца – Ивана Мертвякова или Петра Смертина!

Алёна внимательнее вгляделась в лица Тода, Морта, Диса,Морто и Муэрте – да так и ахнула. Нет, эти люди – не однофамильцы. Тут вообщенет никаких людей – тут всего-навсего один человек, но он то брюнет, тоблондин, то наголо обритый… Несмотря на нечеткое изображение, можно уловить этосходство. У всех у них темные глаза. Обрит – Вильгельм, блондин – Чарльз,брюнеты – Хорхе и Витторио, ну а Дени, пожалуй, темно-русый… Кто ж он такой,этот единый во всех лицах? Еще один киллер? Коллега Никиты? Или и впрямьбудущая жертва? Поди догадайся… Ох, не умеет детективщица так быстро думать,как героини ее романчиков, она легко запутывает сюжет, но распутать реальнуюситуацию с полпинка не способна. Может быть, выдрать листок из пасти факса исунуть в свою и без того набитую вещдоками сумку? Поразмыслить на досуге?

Нет, поздно, поздно! Никита возвращается!

Алёна отдернула от факса преступную ручонку и шарахнулась впротивоположную сторону кабинета. Уставилась в стену, разглядывая что-то, наней висящее, но от волнения совершенно не видя, на что именно пялится.

– Чай готов, – раздался за спиной голос. – О,да вы сразу обнаружили самое интересное, что есть в моем кабинете!

Алёна что было сил зажмурилась, потом раскрыла глаза итолько после этих упражнений смогла понять, что, собственно, разглядывает стаким жутким интересом. Фотография и листки в рамочках, на которые она обратилавнимание еще в прошлое посещение этого кабинета! А ведь она в тот раз не ошиблась– это стихи. Только один листок целый, а второй, такое впечатление, собран исклеен из мелких обрывков, оттого и кажется, что он весь вдоль и поперекисчеркан. Можно разобрать только название этого стихотворения – «Кассиопея»,остальное все пляшет и скачет. Второе называется «Баллада сентиментальныхвздохов». Ого, да оно, судя по ятям, ерам и фите с ижицей, написано еще дореволюции. Хотя нет, внизу дата – 1922 год… А, понятно: его писала эмигрантка,ведь эмигранты очень долго не признавали реформы правописания, введеннойбольшевиками, так что чуть ли не до Второй мировой войны выходили в Париже,Берлине, Нью-Йорке книги русских эмигрантов, набранные по старой орфографии.Кстати, стихотворение и само об эмиграции!

Баллада сентиментальных вздохов

Вы эмигрант. В чужой стране

Я тоже эмигранткой стала.

И я была на этом дне,

Где поэтичного так мало…

Но, жизнь начавши жить сначала,

Я не жалею прежних лет

И не грущу о них нимало…

Ведь счастья не было и нет!

Я здесь не по своей вине,

Но тем острее жизни жало!

Я лишь стараюсь, чтоб извне

Ничто мой мир не нарушало,

И дней моих пустое зало

Мертво, как выцветший портрет.

Давно умолкли звуки бала,

А счастья не было и нет.

И все ж к одной, к одной весне

Моя мечта летит устало…

Тогда весь мир пылал в огне,

Но я – я верила, я знала:

Есть чувства вечного накала,

Их не притупит горечь лет…

Теперь сказать пора настала,

Что счастья не было и нет!

Ты знаешь, я о чем мечтала,

Чего бы для себя желала…

Услышь прощальный мой привет:

Не будем пить до дна бокала,

На дне всегда один ответ:

Все это уж не раз бывало, —

Но… счастья не было и нет!

Под стихотворением стояла подпись: Анна Луговая.

– Анна Луговая? – повторила Алёна,оборачиваясь. – Никогда не слышала о такой поэтессе.

– Да, в России ее практически не знают, – ответилНикита, ставя на стол поднос с чашками и красивым серебряным чайничком иподходя к Алёне. – Настоящее ее имя – Анна Костромина. Она была известна всамом начале прошлого века, вроде бы даже дружила с Ахматовой, но, какговорится, дружба двух красавиц редко бывает продолжительна… Тем более дружбадвух поэтесс. После революции Анна Костромина эмигрировала в Париж, но тут ужей стало не до стихов, она занималась совсем другими делами. Впрочем, эти двастихотворения были написаны именно в эмиграции, но не для печати, а только длямоего деда. Это единственные рукописные экземпляры, семейная реликвия, именнопоэтому мы их так бережно храним.

– А с «Кассиопеей» что приключилось? Я смотрю, тут всесклеено…

– Ну, бедную «Кассиопею» из ревности растерзала однадама, безумно влюбленная в моего деда.

– А он? – спросила Алёна. – А он был безумновлюблен в эту поэтессу, да?

– Конечно. Разве можно не любить такую женщину? –Никита улыбнулся, глядя на фотографию.