Я даже не обратила внимания на эту загадочную фразу: «Васнавестят…» А ведь можно было над ней задуматься. Почему он не сказал: «Ваш отецвас навестит»? Но я, говорю, на это никакого внимания не обратила. Да, впрочем,скоро все выяснилось.

Я вдруг почувствовала, что ужасно проголодалась (мы непозавтракали на вокзале, потому что со сна я не хотела есть, да и Никитаспешил), и с живейшим интересом накинулась на бумажные свертки.

В них оказалась белая булка, испеченная на манер нашихпрежних, петербургских французских булок, только длинная, – вкусная исвежая, от которой я немедленно отломила корочку (что и говорить, жизнь вСовдепии избавила от многих предрассудков, в том числе и от некоторых правилприличия!), сыр с острым, непривычным запахом, полфунта масла, пук зеленыхсалатных листьев, кусок мяса и несколько картофелин да луковиц. И молоко вбутылке. Так странно это выглядело – первый раз я видела молоко в бутылке!

Я смотрела на продукты с недоумением. Их показалось мнеочень мало – едва на день. Ну да, в Петрограде я ведь привыкла делать запасы, атут нужно было возвращаться к правилам прежней жизни: каждый день ходить кбулочнику, молочнику, зеленщику и мяснику либо рыбнику. Вот только прежде уменя была прислуга, покупками занимались кухарки, а теперь, видимо, мнепридется делать их самой. Ну что ж, это лучше, чем самой стоять в очередях запайком!

Прибегнув к спасительной мысли, что нет худа без добра, яотыскала нож – в шкафчиках имелся припас самой необходимой посуды, не столовоесеребро, конечно, но и не олово, а симпатичный мельхиор. Нож, впрочем, былстальной и очень острый, я откромсала им от мяса порядочный кус, положила насковородку, потом спохватилась, что без масла пригорит, положила масло иогляделась в недоумении: неужто жарить придется в камине? Ну и как это делать?Что же, прикажете держать сковороду в руках? Так ведь обожжешься! Или надобноставить ее вот на эту странную треногу?..

Я смутно припомнила книжку французских сказок, которые былиу меня в детстве. Камин, да, камин, в котором щедро играет огонь, а над огнемна цепочках висит черный котелок, в котором бабуля в белом чепце и пышной юбкес передником (из-под юбки виднеются деревянные башмаки) помешивает большойложкой. Из котелка поднимается аппетитный белый пар, который навевает мысли окаком-то вкусном супе или каше, что варила бабуля (вскоре я узнала, что суповфранцузы почти не едят, а мне их очень недоставало какое-то время, потом-то япривыкла к их отсутствию, а каши там готовят такие, что, как говорила ужеупоминаемая мною нянюшка-сормовичка, «в рот не вломишь!»). На картинке все этовыглядело очень уютно, книжка вообще была великолепно иллюстрирована, и я вдругуплыла в воспоминания о том, как мы с сестрой листали эту книжку по вечерам,сидя вместе с «большими» в столовой, под шелковым абажуром керосиновой лампы,то углубляясь в книжку, то вслушиваясь в разговоры, и вот начинали слипатьсяглаза, мы клевали носами, maman строго говорила: «Дети, спать!», мывстряхивались, умоляли: «Десять минуточек, ну еще!» – но уже еле сидели, буквыи картинки расплывались в глазах, и нас уносили в постель на руках, тольконепременно полагалось съесть еще большую тарелку киселя. Хотя нет, я что-топутаю, киселя нам давали, кажется, только после ванны!

При воспоминаниях о киселе голод мой стал еще острее, и ярешилась попытаться изжарить мясо. Я отыскала крюк для подвешивания котелка,отыскала и котелок, даже не один (спустя какое-то время у нас в доме поставилина кухнях печи, но камин еще долго пугал меня воспоминаниями, оттого я с техпор не люблю каминов, хотя куда от них денешься?!), обнаружила еще какие-токрючья и палки для подвешивания котлов и чайников, освоилась и с треногой длясковороды. Поставила ее в камин, водрузила на нее сковородку, отыскала спички –очень длинные, совершенно не русские и не с коричневыми серными головками, акакие-то розовые – фосфорные, как я узнала потом. И испуганно поняла, что я неимею ни малейшего представления, как разжигать эти угольные комочки, которыегоркой лежали в камине…

Я с отчаянием смотрела на сырой кусок мяса, которого мне,похоже, так и не съесть, как вдруг за моей спиной раздался голос – стольвнезапный, что я так и подскочила на месте:

– Мясо надобно класть на горячую сковороду, а не нахолодную, и на растопленное масло.

Я резко обернулась, изумившись насмешливым высокомерием, скоторым звучал этот голос, и проговорила:

– Я бы с удовольствием его растопила, да не знаю, какразжечь огонь.

И тут же пожалела, что произнесла эти слова, мне за нихпотом еще долго было стыдно, хотя слова как слова, ничего особенного. Мне былостыдно за то, что я их произнесла, что вообще разомкнула уста: нельзя былопоказывать своей слабости, нужно было встретить ее ледяным молчанием…

Да, это пришла она.

– Да, здесь очень симпатично, – сказала Алёна,оглядываясь. – Уютно… Вы любитель антиквариата? Ух, какой классныйкомпьютер!

У нее аж спина заболела от напряжения делать вид, будто оназдесь впервые. Пришлось поудивляться табличке у подъезда, потом испугатьсяневзрачного лифта, и замяться на площадке, изображая, будто не знает, кудаидти, и с преувеличенным интересом рассматривать знакомую обстановку кабинета,старательно обегая взглядом корзинку…

Черт, а ведь Штирлиц из нее получился никудышный.Корзинку-то опустошила, но нет бы задвинуть ее под стол, что ли, а то так ибросила чуть ли не посреди кабинета! Безглазая Анастази внимания не обратила,однако хозяин вполне способен припомнить, что оставлял-то он полную корзинку, авернулся к пустой. Впрочем, он может решить, что поработала секретарша. А вдругей запрещено убираться в кабинете?.. Ну прямо хоть высыпай все из сумки обратнов корзину!

Можно, конечно… Но, во-первых, обратно забрать уже вряд липолучится. А во-вторых, у хозяина может случиться сердечный спазм от изумления,когда он увидит такое: была корзина пустая да вдруг сделалась полная…

Ой, Алёна, а не забылась ли ты? Помнишь, к кому вообще-топритащилась, с кем намерена чаи распивать? Странно, что в присутствии этогочеловека притупляются все оберегающие, спасающие, предохраняющие инстинкты,зато обостряется тот самый, основной …

– Ну, любовь к антиквариату у меня вынужденная, –тем временем пояснил Никита. – Вся обстановка досталась от деда, поэтомутут в чистом виде модерн начала прошлого века. В 1922 году это был рискованныйноводел, сейчас – почтенный раритет. Алёна, вы извините, я отлучусь на минуту.Вскипячу воду и умоюсь, что ли, а то вид у меня, наверное, несколькорастрепанный…

И, сверкнув улыбкой, исчез за дверью как раз вовремя, чтобыне дать Алёне начать уверять, мол, вид у него самый что ни на естьсоблазнительный, особенно в глазах женщины, обожающей всю и всяческуюэкстремалку на свете.