– Да почему? Правду сказал. А что тут такого? Адвокатя, так сказать, в миру. А хобби у меня – вот то самое, второе. И дед этим жепромышлял, и отец.

– И вы, – занервничала от такой откровенностиАлёна, – вот так прямо в этом признаетесь? А если я возьму и донесу навас? Наверняка по вашему следу уже давно идет полиция…

– Донесете? – Яркие глаза оценивающеприщурились. – То есть настучите, как говорят у вас в России? А выуверены, что сможете сделать это?

«Что… что значит этот вопрос? – Алёнанасторожилась. – Он имеет в виду, что я не смогу сделать это, потому чтоникогда больше не выйду из этого кабинета? Скончаюсь от… от сердечного спазмаили чего-то в этом роде? А – вечный вопрос всех детективов! – куда онденет мой труп?»

Жизнь нашей писательницы складывалась так, что ей уже неединожды приходилось размышлять о себе как о потенциальном трупе. Не то чтобыона привыкла к таким размышлениям – к этому невозможно привыкнуть! – ноострота ощущений малость притупилась: выпутывалась из опасных ситуаций прежде –авось выпутается и теперь! Это позволяло сохранять хорошую мину при плохойигре. А потому сейчас она умудрилась довольно равнодушно пожать плечами ипробормотать:

– А что мне сможет помешать? Или кто? Уж не вы ли? Этовообще что, угроза?

– Помилуй бог! – вскинул руки Никита. –Угрожать моей спасительнице? Да разве я посмею? Разве я похож на человека,которому свойственна столь черная неблагодарность? Нет, конечно. И все-таки выпо сути своей не доносчица, или я ничего не понимаю в людях. Вы предпочтетеразрешить проблему сами, но не прибегнете к помощи властей. Вы такая жеавантюристка, каков и я. Мы с вами родственные души. Ваша движущая сила –любопытство. Ничуть не удивлюсь, если узнаю, что вы тут нарочно караулили,возле моего офиса, чтобы встретить меня как бы невзначай и взять интервью длясвоего будущего романа. Вы ведь писательница, верно? Я, если честно, сначалавам не поверил, но потом пробежался по Интернету… да, в самом деле, есть такая– Алёна Дмитриева. И даже на фото ваше с удовольствием посмотрел, хотя в жизнивы, надо признаться, лучше. Несравнимо лучше!

Об этом Алёна и сама знала. Однако сейчас ей было не докомплиментов. Речь шла об интервью для нового романа – ничего более святого длянее в жизни не существовало, Новый Детектив – это был самый неотразимый, самыйнеодолимый соперник для всех мужчин в ее жизни. Пока конкуренцию с нимвыдерживал только тот, черноглазый нижегородец, а Никита был все-такипарижанин, да и глаза у него были всего лишь серые…

– Похоже, мы с вами и впрямь похожи, –пробормотала она. – Тщеславие – мой любимый грех. Неужели и ваш тоже? Васчто, обуревает желание быть запечатленным на страницах литературногопроизведения?

– А почему бы и нет? – пожал плечамиНикита. – Деятельность нашей фирмы с самого начала ее существования былатак тщательно законспирирована, что все возможные подозрения (а они у властейвремя от времени возникали, сознаюсь вам) разбивались вдребезги. О нас никтоничего не знает. Дать интервью какому-нибудь газетному писаке я не могу: этобудет равносильно признанию собственной вины. Ну зачем же рубить сук, накотором я сижу и надеюсь продолжать сидеть? Другое дело – появиться настраницах насквозь выдуманного произведения, к тому же – выдуманного дамой…Ваши книги изобличают прихотливость вашей фантазии и веселую игру ума(признаюсь, я даже бегло пробежал парочку ваших опусов на страницах Интернета),но отнюдь не страсть к реальности и правдивости. Вы пишете настолькозалихватски, что в изображаемые вами события совершенно невозможно поверить.Только полный кретин примет за правду то, что к вам напросился на интервьюпарижский киллёр! Чуть ли не навязался! Поэтому я ничем не рискую. Так чтоспрашивайте, не стесняйтесь. Должен же я вас хоть как-то отблагодарить. Про чаймы забыли, он остыл… Но, надеюсь, не остыл ваш интерес к моему рукомеслу?

Алёна перевела дух. Шутить изволите, мсье Шершнев? Думаете,что я не принимаю всерьез вашего предложения?

– Вы сказали, что подозрения насчет вашей деятельностиу властей все же возникали, – выпалила она. – Приведите, пожалуйста,какой-нибудь пример. И расскажите, как удалось из этой истории выпутаться.

Никита усмехнулся:

– Вопрос хороший… Ну что ж, назвался груздем – полезайв кузов. Вот, слушайте. В прошлом году один англичанин, страстный любительлетать на своей авиетке…

Он вдруг осекся и прислушался. Щелкнул замок, хлопнуладверь.

– Кажется, наше интервью придется прервать, –пробормотал Никита, сконфуженно покосившись на Алёну.

В приемной раздался перестук каблучков. Потом дверь вкабинет распахнулась… и на пороге появилась не кто иная, как прекрасная и вновьзеленоглазая Анастази.

– Привет, – сказала она, весело глядя наАлёну. – Решили вернуться? Ну и как? Нашли свой блокнот?

Удивительно, что я узнала ее сразу, хотя прежде невстречала, не знала в лицо, да и мало ли кто мог ко мне зайти, в мое новоежилье, хотя бы квартирная хозяйка или, к примеру, консьержка – познакомиться…Впрочем, нет, хозяйка не могла бы смотреть на меня с такой полуулыбкой, не тодразнящей, бесшабашной, не то печальной, словно прощальной. И это не могла бытьконсьержка: как выглядят парижские консьержки, я узнала через мгновение. Онапосмотрела на камин и провозгласила с тем же насмешливым высокомерием:

– Впрочем, я предполагала, что у вас на первых шагахвозникнут трудности, а потому привела с собой мадам Дике.

Она обернулась, и из-за ее спины, словно повинуясь приказу,выдвинулась какая-то малорослая особа в длинных черных юбках, с седыми жидкимиволосами, заплетенными в тощенькую косичку, которая была скручена на затылке вкукиш.

– Ах, я помогу вам, милая мадемуазель, –проскрипела она неприязненным голосом, шагнула к камину и моментально зажглаогонь. Я даже не успела понять, что же она сделала… и мне стало страшно, как ябуду обходиться впредь. И еще мне стало страшно от того, что я говорюпо-французски гораздо хуже, чем она: я с трудом разобрала торопливый говорокконсьержки, видимо, все гимназические уроки и занятия с гувернантками начистовыветрились из памяти… Как же я буду обходиться здесь?

Ладно, авось как-нибудь приспособлюсь, вспомню, по крайностипопрошу отца помочь. Или Никиту… да, лучше Никиту! Сейчас главное – не показатьей своего страха и растерянности!

– Спасибо, мадам Дике, – сказала она и величавымжестом отпустила консьержку. Потом повернулась ко мне и уставилась с таким желюбопытством, с каким, полагаю, смотрела на нее я.