Алёна присмотрелась к ней внимательнее. Необычное лицо, чтои говорить. Из тех, которые отмечены печатью вечной красоты. Нет, неклассической: лицо полно неправильностей, но именно они делают егообворожительным. Глаза чудесные, поразительная полуулыбка – не то прощальная,не то дразнящая. Прическа, конечно, старомодная, вот и подпись фотографа – С.Brune, 1920, Novembre, 27, – однако в такую женщину можно влюбиться погроб жизни, несмотря на то, что лет ей… а интересно, сколько ей было в ту порулет? А Никитиному деду?

Кстати, уж не та ли это Прекрасная Дама, которой подчиненывсе чувства не только деда, но и внука? Вечный, бессмертный идеал, соответствиякоторому он безуспешно ищет в жизни? То есть и здесь имеет место быть все то жероковое «Нет, не тебя так пылко я люблю»?..

Ну и ладно. Каждому свое. У Никиты – свой идеал, у Алёны –свой. Но в постель, между прочим, отправляются не с идеалами…

– А она, эта Анна Луговая? – Господи, до чего же,entre nous soit dit,[15] претенциозный псевдоним!.. – Оналюбила вашего деда?

Ответа не последовало.

Алёна обернулась.

Никита стоял перед факсом и читал послание от многочисленныхМертвяковых.

– Ага, – пробормотал он довольно, оторвал листок изадумчиво покосился на гостью.

Надо надеяться, что в ее лице, как любят выражатьсянекоторые романисты, не дрогнул ни один мускул.

Никита свернул листок и положил в карман.

Да, оттуда компромат на киллера уже не стащить… Ну и ладно,все, что нужно, Алёна уже прочла. Вильгельм Тод, Чарльз Дис, Дени Морт, ХорхеМорто, Витторио Муэрте… Нет, наоборот: Хорхе Муэрте и Витторио Морто, но отперемены мест слагаемых сумма не меняется.

– Так она любила вашего деда? – повторила Алёна стаким видом, словно ее ничто сильнее в жизни не интересовало. – А кстати,не она ли была вашей бабушкой?

– Нет, – ухмыльнулся Никита. – Ничьейбабушкой она умудрилась не стать, хотя в ту пору, когда был сделан этот снимок,ей было уже 52 года. Вроде бы самое подходящее для этого время.

– Сколько-сколько?! Быть не может!.. – Алёна с новыминтересом уставилась на фотографию.

Да, если бы знать, что будешь так выглядеть в оныгоды, – вроде бы не очень страшно становится земную жизнь пройти дополовины!

– Именно так. Причем она была старше моего деда лет надвадцать пять. Однако он ее любил, а она его – нет.

– Но, судя по стихам, тут не без взаимности! «Естьчувства вечного накала…» – процитировала Алёна. – «Ты знаешь, я о чеммечтала.». Разве не о его любви?

– Это стихотворение написано уже перед смертью, и речьздесь идет вовсе не о том, как она мечтает о Никите Шершневе. К тому же у нее вто время был уже другой любовник, с которым она не хотела расставаться ни вжизни, ни в смерти. А между тем Никита ее поистине обожал и готов был для неена все. С его стороны это была неподвластная рассудку, поистине безумнаялюбовь. Его сын, то есть мой отец, в глубине души был убежден, что здесь в своевремя не обошлось без какой-то дьявольщины, потому что такая пылкость чувств,которая обуревала деда к этой единственной женщине всю жизнь, до самой смерти,была совершенно необъяснима. Отец предпочитал об этом помалкивать, но как-тораз обмолвился, что эта экстравагантная поэтесса влюбилась в юного НикитуШершнева, а когда он остался равнодушен к ее чарам, она прибегнула к каким-топриворотным зельям, ходила по знахарям (дело было еще в России) и наконецприворожила его сердце навеки, но… словно в насмешку, достигнув страстножелаемого, сама разлюбила его. У нее потом было множество любовников, вобъятиях одного из них она и встретила свой последний час…

«Как я понимаю, не без помощи вашего ревнивого дедули,который убил и ее, и соперника?» – чуть не брякнула Алёна, да вовремя прикусилаязык, понимая, что время срывания всех и всяческих масок еще не настало.

– Но если ваш дед всю жизнь любил ее одну, как же онрешился изменить этой безумной страсти и женился-таки на вашей бабушке?

– Ему ничего другого не оставалось, – ухмыльнулсяНикита. – Бабуля – царство ей небесное, конечно! – была, честноговоря, изрядная бестия: она вызнала какие-то роковые тайны моего деда ишантажировала его. Причем от ее молчания зависела жизнь не только его, но идоктора Гизо, который дружил с Никитой Шершневым. Подробностей шантажа я незнаю, отец мне кое-что рассказал, но не это: ведь речь шла все же о его матери,он не хотел оскорбить ее память… Правда, он ее не помнил совершенно: она умерлародами, к великому, как я понимаю, облегчению моего деда, который всеоставшиеся годы прожил один, воспитывая моего отца и преклоняясь перед памятьюАнны Костроминой. Отец мой, по счастью, был другим человеком: он в выдуманныеидеалы не верил, а оттого обвенчался с моей матерью. Она француженка, младшаядочь того самого Гизо, друга моего деда. Правда, воспитывали меня в преклоненииперед всем русским, поэтому я себя французом совершенно не чувствую.

– То есть, как я понимаю, «Кассиопею» в припадкеревности изорвала ваша бабушка? – допытывалась Алёна, не в шуткузаинтересовавшись этим сюжетом для дамского романа, который с такой готовностьюразворачивал перед ней новый знакомый.

– Да нет же! – отмахнулся Никита. – Я жеговорю, это была одна безумно влюбленная в него женщина. Ее звали ВиккиЛамартин, она тоже русская.

– Викки Ламартин?!

Алёна удивилась несочетанию имени и фамилии – необычному длярусской. О Викки Ламартин упоминал Бертран. Она была, кажется, падчерицей этойАнны Костроминой…

– На самом деле ее звали Виктория Ховрина, –уточнил Никита. – Ламартин – это фамилия ее мужа, который был одним изпервых клиентов моего деда.

– А чем занимался ваш дед? – Переменчивые глазаАлёны, которые в зависимости от цвета одежды могли быть серыми, голубыми илизелеными, сейчас (несмотря на то что на ней была майка модного уже второй сезонцвета хаки – kaki, как говорят французы… pardon, конечно… кстати, ударениеставится на последнем слоге, но ведь каждый понимает вещи согласно своейиспорченности!) были голубыми-голубыми, совершенно как невинные незабудки.

– Тем же, чем и я, – сказал Никита, и его серыеглаза сделались особенно яркими и веселыми.

– Что-то я не пойму, – озабоченно свела бровиАлёна. – На вывеске написано, что вы – адвокат. В сквере вы сказали мне,что вы – наемный убийца. Так кем же был ваш дед? Адвокатом или наемным убийцей?Или это вы так пошутили?