умело могла уходить от ответов на вопросы. Уж я-то знаю, что я ей не надоедаю расспросами. Она говорит, мол, всему свое время, то есть где-то под конец похода – вот и все.

Видимо, этим пока и придется довольствоваться. Я могла бы спросить кармоко Тандиве, но подозреваю, что она и близко не знает того, что известно Белорукой.

– О моих снах? – наконец эхом отзываюсь я с нарастающим замешательством. При чем тут вообще мои сны?

– Тебе снятся кошмары и повторяющиеся сны. – Заметив изумление на моем лице, Белорукая пожимает плечами. – Не смотри с такой тревогой. Такое бывает у всех алаки. Особенно у противоестественных. Так расскажи же.

Смущенно прочищаю горло.

– Сон всегда начинается в океане… по крайней мере, это похоже на океан. В темноте, но там есть… кто-то. Не знаю, это кто-то один или их много, но они меня зовут.

– Что они говорят?

– Мое имя. Они зовут меня по имени и манят к… двери. Она золотая и вся сияет.

Прикусываю губу, боясь открыть рот.

– В чем дело, Дека? – подталкивает меня кармоко.

– Они говорят голосом матери, – шепчу я. – Они зовут меня ее голосом, но я знаю, что это не она. Она умерла. Ее больше нет.

Слова вскрывают застарелую боль, и я потираю грудь, чтобы ее унять.

Белорукая кивает, глубоко задумавшись.

– Дверь… ты когда-нибудь через нее проходила?

– Никогда, – качаю головой.

Белорукая поворачивается ко мне со странным выражением лица.

– Сейчас, когда тебя позовут – иди.

Хмурюсь.

– Но я не могу вызывать сны…

Шею пронзает острая боль. Все, что я вижу, – это слабую улыбку на губах Белорукой, когда она произносит:

– Помни, когда тебя позовут, – иди.

И все окутывает тьма.

* * *

Непроглядная чернота, океан тепла. То самое место, которое я вижу с тех пор, как умерла мама. Что-то колеблется в нем, необъятное и древнее, но я не боюсь. Мы встречались бесчисленное множество раз, я чувствовала, как оно перекатывается во мне. Частью меня.

– Дека… – зовет оно рокотом воды.

Так похоже на маму…

Но это не она. Я знаю, что не она. Оно мне лжет, просто использует ее голос. Я плыву в другую сторону, пытаясь убраться от него подальше. Затем вдруг мерцает золото, и позади меня открывается дверь.

– Дека… – снова раздается голос, теперь умоляющий.

Он что-то цепляет в моей памяти, будто я забываю нечто важное. Что-то про дверь. Разворачиваюсь, и она, золотая и сияющая, разрастается все больше и больше, пока не закрывает собой все.

– Войди в нее, Дека… – почти зловеще проникают в мой разум слова.

Приказ.

Я подчиняюсь, плыву ближе и ближе к золоту, пока не остается ничего, кроме этого прекрасного цвета, омывающего меня.

– Теперь можешь проснуться, Дека.

С судорожным вздохом повинуюсь приказу Белорукой, как вдруг понимаю, что получилось у меня это лишь наполовину. Я не проснулась по-настоящему, но и не всецело погружена в сон. Иначе я не могу объяснить, почему все вдруг засияло так ярко. Вокруг темнота, но все живые существа светятся – растения, насекомые, деревья. Словно над ними мерцает ореол мистического света. Поворачиваюсь к Белорукой. Она стоит рядом, сверкающим белым пламенем во мраке.

– Что ты видишь? – будто издалека доносится ее голос.

И она сама кажется далекой, очень далекой. Но я знаю, что она здесь. И я тоже здесь. В самом ли деле я все еще сплю?

– Вы сияете… – шепчу я, охваченная удивлением.

– Хорошо.

– Что происходит? – спрашиваю я, и собственный голос тоже звучит издали.

Белорукая обходит меня по кругу.

– Ты изучала боевое состояние?

Медленно киваю, все такое невесомое и умиротворяющее.

– То, что ты испытывала, – лишь его поверхность. То, что ты ощущаешь сейчас, является его чистейшей формой, состоянием обостренных чувств, когда ты находишься на полпути между сном и явью, этим миром и миром иным. Мы называем это «ндоли», мысленный взор. Посмотри на свои руки.

Я опускаю взгляд и застываю в изумлении: они тоже светятся, но на них есть полосы, сияющие ярче всего вокруг. Это вены, что ветвятся по всему телу. Я вижу их даже под позолотой.

– Войдя в ндоли, ты увидишь и ощутишь то, что скрыто от других. Станешь быстрее и сильнее, чем обычно на это способны алаки. Это состояние ты и будешь использовать, чтобы развить голос. Лови.

Ко мне со свистом летит тень, и я, машинально вскинув руки, хватаю ее. И у меня отвисает челюсть. Это меч, и он очень острый. Я поймала его за клинок, но кровь не хлынула – нет даже крошечной царапинки. Под кожей, защищая ее, сгустилось проклятое золото.

Белорукая улыбается:

– Чудесно. Ты уже управляешь кровью. Когда сможешь сделать то же самое с голосом, окажешься в гораздо лучшем положении, я тебе это обещаю. Что ж, тогда приступим? Нам еще многому предстоит научиться. Начнем с того, как входить в ндоли самостоятельно.

* * *

На следующее утро я просыпаюсь даже раньше обычного.

Когда я подхожу, Трещотка уже стоит у прутьев клетки. Его глаза мерцают в темноте, полуночно-черные зрачки следят за мной. Он как будто знал, что я приду, но с другой стороны, кое-кто уже составляет ему компанию. На маленькой скамейке перед ним сидит Белорукая с демоническим оскалом полумаски на лице. Я вздрагиваю, пораженная зрелищем. Кармоко редко носят маску, если рядом нет мужчин. Но Трещотка все же самец, хотя я никогда не рассматривала нижнюю часть его тела настолько внимательно, чтобы убедиться наверняка.

– Утренний поклон, кармоко, – приветствую я ее и нервно кланяюсь, но Белорукая лишь нетерпеливо отмахивается.

– Готова?

Глубоко вздыхаю, глядя на Трещотку.

– Думаю, да.

Кармоко кивает:

– Погрузись в ндоли.

Вот так сразу?

Стараюсь не выдать тревогу, представляя темный океан, как Белорукая велела мне делать вчера. Сперва ничего не выходит, только в голове проносятся тысячи беспорядочных мыслей. Что, если я не смогу? А если случится что-то и…

– Уйми свои мысли, – приказывает Белорукая. – Найди, на чем сосредоточиться.

Делаю, как велено, и смотрю на свои руки, на покрывающую их позолоту. Ее слой такой же густой, как и в первый день, когда я опустила их в чашу. Если вглядываться достаточно долго, я начинаю различать под ним пульсацию вен. Вспоминаю, как вчера к ним прилила кровь, защищая мои руки, когда я поймала клинок. Кровь, такая же золотая, как мои руки. Как та дверь…

Мысли застывают, тело становится невесомым.

– Вот так, – шепчет Белорукая, и голос доносится издалека. – Сосредоточься на двери.

Вот она, прямо передо мной. Двигаюсь к ней, плыву сквозь темноту. Плыву к свету. Теперь его так много, теперь все светится белым – то есть все живое. А значит – и Трещотка. Его тело мерцает во мраке, только глаза остаются черными. Он смотрит на меня со странным выражением морды. Страх? Любопытство? Не различу.

Подхожу ближе, словно по воздуху. Как только оказываюсь у границы, где до меня не дотянутся когти, я смотрю смертовизгу в глаза.

– Трещотка, – зову я его и сама слышу, как мой голос расслаивается на несколько голосов. – На колени.

Несколько мгновений ничего не происходит, но затем раздается знакомый дребезжащий звук. Скрипят на его спине перья. Я изумленно наблюдаю, как смертовизг медленно, но верно опускается на колени с отсутствующим выражением глаз. Я уже видела его в глазах других смертовизгов – того, что убил Катью, и того, что был в Ирфуте. Меня пронзает шок, мгновенно разбивая оцепенение. Я торжествующе улыбаюсь. Получилось! Я им повелеваю!

– Ну и ну, Дека… – вдруг раздается голос Белорукой прямо у моего уха. – Кажется, ты только что отдала свой первый осознанный приказ.

Моя улыбка слабеет, по телу растекается усталость. И все ухает в черноту.

20

– Смертовизги собираются в пещере у границы Хемайры, – объявляет кармоко Тандиве, оглядывая комнату.

День клонится к вечеру, я стою в личной библиотеке наших кармоко. Со мной здесь еще несколько алаки: Бэякс, вдумчивая послушница-северянка с зелеными глазами и черными волосами,