— Начало экспозиции — слева! — крикнула ему вследдевушка. — Там на стенах гобелены — XVII век, и огромный ковер на второмэтаже — XIX век, и старинная мебель, и аптека!

— Спасибо, непременно, — и направился кпротивоположному, правому входу, тому, что вел в часовню.

Внутри он сразу прошел к нужной ему части ретабло иопустился на скамью, отполированную задами сотен туристов и прихожан, еще невсматриваясь в детали, а, как обычно, вначале всем существом и всем зрениемпогружаясь в мощный цветовой аккорд полотна…

Через минуту из патио долетели обрывки беглого разговора —чик-чирик двух женских голосов, — затем протяжно прохрипели петли тяжелойвходной двери, застучали каблучки, и кто-то остановился у него за спиною.

— Могу ли я рассказать вам об этом великолепномретабло? — проговорил запыхавшийся женский голос.

Экскурсовод, черт ее дери. Добросовестная девушка. Вероятно,им платят поэкскурсионно, тогда негоже отнимать заработок у обладательницытакого низкого приятного голоса; пусть купит себе лишнюю пару колготок.Английский у нее плох, но на нем она выучила материал.

— Пожалуйста, расскажите… — разрешил он, необорачиваясь.

— Вы совершенно верно выбрали правую частьретабло, — начала она, — ведь из-за нее сюда со всего мира приезжаюттуристы. Это одна из самых поздних работ гениального испанского художника ЭльГреко, настоящее имя Доменикос Теотокопулос, который большую часть жизни прожилв Толедо и стал ярчайшим выразителем сакральной красоты нашего города…

Сколько минут позволить ей говорить, чтобы экскурсия былазасчитана? Или сразу дать два-три евро чаевых, чтобы не морочила голову и убраласьвосвояси?

…Вот и здесь, в этой последней работе, фигуры совсем лишеныиндивидуальности. Это уже и не люди, а существа с произвольно вывороченнымиконечностями и выпуклыми, против всякой анатомии, мышцами — через которые,подобно разрядам тока, проходит некий импульс, что лежит в глубинах мирозданияи выражает чью-то сокровенную волю: только чью — Господа? Дьявола?

— Обратите внимание на образ коленопреклоненногоИисуса… Высокая степень выразительности его фигуры достигается… — девушкаподалась вперед с вытянутой рукой, сделала несколько шагов к картине… — онувидел низкий узел каштановых волос, изгиб тонкой спины в черной, облегающейталию, блузке, и тесную красную юбку. Что там насчет фигуры Иисуса — не знаю, авот выразительность своей фигурки экскурсовод подчеркнуть умела, —…достигается, обратите внимание…

Она обернулась к нему оживленным лицом и застыла. Онпродолжал спокойно и доброжелательно рассматривать мавританочку. Маленькаячерная змейка, похожая на тех, каких помещал испанский грек Доменикос на дносвоих пылающих картин-колодцев, что еще ты расскажешь мнесокровенно-путеводительного?

— Диос![22] — с горячей досадой воскликнулаона, переходя на испанский. — Зачем вы меня разыграли! Я была сегодня наконференции, слушала ваш доклад!

— А… извините, — он улыбнулся. — Я не хотелвас морочить. Думал, так здесь положено — пройти непременную э-э… санитарнуюобработку экскурсией.

Она плюхнулась рядом на скамью, не спрашивая — нуждается лион в ее компании.

— У вас был потрясающий доклад, я слушала, раскрыв рот!Особенно когда вы описывали, как он накладывал краску на смоченные пигментамиткани или прямо наносил ее пальцами… — как будто сами так пробовалиработать! Господи, откуда вы это знаете? И с таким артистизмом увязали егоманьеризм и пост-византийство и венецианскую палитру… И про нематериальный светв его картинах… Я после вашего доклада просто поднялась и ушла — что там ещеслушать?

У нее мелкие черты лица, но миндалевидные, пушистые отресниц, глаза, выразительная мимика слишком подвижных губ и трогательнаяугловатая грация в движениях. Не рассмотрел — как там обстоит дело с ногами.Судя по рискованной длине юбки, они не должны быть слишком кривыми. Хотя, ксожалению, редкая женщина способна видеть себя со стороны.

— А вы специально занимались Греком? — вежливопоинтересовался он.

— У меня была по нему курсовая работа. Я закончилаздешнее отделение истории искусств. Меня зовут Пилар.

Прекрасное имя, приятно познакомиться и — как говорит втаких случаях Жука, — и так далее…

Жаль, что она, видимо, не собирается покидать его и не дастпобыть одному, наедине с витражным сиянием цвета, не резко-стекольного, аглубокого и чистого, с тончайшей перекличкой драгоценных слитков…

Как он это делал? Работал на коричневом, фиолетовом фоне… Незакрывал до конца мазки… Да: его цвета желтый — зеленый — синий. Таким образом,грунт «сшивал» собой работу, проблескивая в разных местах полотна, обостряяцвета… Далее шли лессировки, оптическое смешение цвета… Светлые места «брал вкорпус», все тени размыты… Он раздувал подспудный жар своих полотен — вот этиглубокие разгоряченные слои живописи — и «остужал» поверху серо-голубыми,плотными тонами: как бы «засыпал» огонь золой, придавая ему иллюзорные формы…

Он все же не торопился подниматься со скамьи, и с четвертьчаса они с девушкой болтали о разных разностях, пока, наконец, он не счелвозможным поинтересоваться — давно ли она здесь живет, осталась в городе послеучебы, или…?

Нет, она родилась в Севилье, в самой Триане, в настоящемкоррале — сеньор профессор знает, что это? Такой коммунальный двор, намножество семей, «casa de vecinos». В нем еще мама выросла… Но когда отец уехална заработки в Германию и застрял там… ну, нашел женщину, и все такое… дядяпозвал ее приехать сюда, в Толедо. И она тут поступила в университет — ужестолько лет назад, омбре! — и, короче, знает в этом городе каждыйзакоулочек. Правда, ее квартирка, студия, находится в новой части Толедо,внизу, где авенида Реконкиста. А он надолго сюда? Нет? Жаль… Вот бы послушатькурс его лекций.

— Тогда вам надо приехать в Иерусалим, — заметилон. — Кстати, о маньеризме: вообще-то, я веду в университете общий курс«Русский авангард и парижская школа», но для нескольких эстетов-магистров читаюнебольшой курс по позднему Ренессансу: маньеризму, барокко…

Собственно, сегодняшний доклад — это выжимка из моих лекцийоб Эль Греко.

— Херосолимо… — пробормотала она, задумчивоулыбаясь. — Даже не верится, что все это существует в реальности, а нетолько в молитвах или святых книгах.

Существует, существует… К слову не знает ли она такогохудожника — Саккариас Кордовера, семнадцатый век, предположительно (и скореевсего) — мастерская Эль Греко? Вроде одна из его работ висела когда-то вмузее.

— Но ведь там сейчас ремонт, — сказала она инаморщила лоб. — Имя знакомое. Знаете что? Надо спросить у Мари-Кармен,она там работала месяца три, может, помнит…

Вскочила, принялась рыться в сумочке, положенной на скамью.Искала мобильный телефон.