Уже упакованная в газеты, перевязанная бельевой веревкой,картина ждала его возле стойки — ничего, что мы вынули ее из рамы, сеньор…Kor-do-vin? Ведь рама тоже стоит денег. Или вы хотели бы все-таки ее забрать?Однако…

— О, разумеется! — он поднял ладонь и чутьпоклонился Пепи, успокаивая ее.

Пепи оказалась рыхловатой бывшей красавицей, весьмануждавшейся в том корсете, который ее стараниями висел напротив, на стене.

— Иногда в таких случаях — но не в нашем, не внашем, — рама стоит больше картины. Так сколько бы вы хотели за эти четырепыльные доски, поеденные жучком? — Он улыбнулся. — Надеюсь, немиллион?

Усач был смущен напором своей алчной женушки.

— Пепи, иха[24]… но, может быть, мывключим раму в эти полторы тысячи, и дело с концом?

— Нет, Хуан, совсем не с концом, ты просто ничего непонимаешь в антиквариате. Мне за эту раму на меркадильо дадут уйму денег, и скакой стати…

Еще не хватало, чтобы они здесь при нем поссорились, чтобы,не дай бог, эта бабенка вдруг уперлась!

— Вот прямо сейчас и дадут, — примирительноулыбнулся он сеньоре Пепи. — Только решите — сколько.

— Н-ну-у… — она остановилась с подносом в руках.Неуверенно глянула поверх уложенных рядком круассанов, перевела взгляд с мужана покупателя. Наконец проговорила твердо:

— Меньше чем за пятьдесят евро я не отдам!

— Пе-епи!

— Вот и хорошо! — он отсек дальнейшиепрепирательства, решительно извлекая из внутреннего кармана куртки портмоне.Как хорошо, что он никак не окультурится, по словам Ирины, никак не превратитсяв западного человека, а, словно торговец редиской, продолжает носить с собойнатуральные деньги. Ты еще резинкой их перевяжи! Да, дорогая. И резинкой, еслипотребуется. Вот именно для такого случая, Ирина Леонидовна, вот для такой оптовойзакупки редиски я, старый провинциал, и таскаю с собой немножко денег. Какговорил дядя Сёма: «немножко денег никому не мешает».

А рама, родная рама — это в нашем деле все равно, что роднаямама. Ее и реставрировать ни в коем случае не нужно: оберег, драгоценность.Особенно, когда пятно естественной грязи плавно переползает с рамы наподрамник, а там и на холст. Да: рама предстанет перед музейными экспертамитакой, какая уж она есть — ветхая, потревоженная жучком, с почти полностьювытертой позолотой на сильно разрушенной лепнине листьев и плодов…

И кофе он выпил с удовольствием — отличный кофе с парочкойгорячих чуррос, пока хозяин писал под его диктовку буквально несколько слов:историю находки, скупую и великую сагу песнь песней о кирпичном сарае, вугрюмой и пыльной тьме которого картина стояла в ожидании предприимчивой Пепимного десятков лет.

— …И название кафе напишите, не забудьте, —спохватился он. — «Амфоры» — я не ошибся? Никогда не читаю вывесок.

— Да нет, кабальеро, — живо отозвалась от прилавкапроворная Пепи. У нее уже выстроились три студиозуса, по-утреннемузябко-сутулых, не совсем еще проснувшихся.

— Никаких тут иностранных амфор. Наше кафе называетсяпо-родному по-испански: «Бланка палома».

— Как?! — ахнул он, едва не выронив огрызок чурро натарелку. — Как вы сказали?

— А что вас удивляет, сеньор? — усач поднялкосматые брови, в точности повторяющие разлет его усов.

— Нет… о, ничего особенного, — пробормотал он внекотором смятении. — Прекрасное название… Но, мне казалось, оно втрадиции, скорее, андалузских городов?

— Еще бы! — воскликнул хозяин. — Теперь выпонимаете, откуда родом моя Пепи?

— Неужто из Росио? Я был там года два назад, как раз на«Пентекостес»…

И еще минут десять они с обрюзгшей красавицей обсуждаливеликолепие ежегодной процессии — до миллиону человек, сеньор, до миллионуежегодно! — и изящество самой церкви — легкой и белой, — и золотоесияние крылатых полукружьев вокруг головы Мадонны, что кротко-улыбчиво плыветпод узорным балдахином, вызывая у паломников исступленный, трепетный восторг.

Поистине, легка ты, десница Божья.

Легка, как милосердное крыло Белой Голубки.

* * *

Он поднимался к отелю с картиной в одной руке и рамой — вдругой, обдумывая свои планы, которые из-за двух утренних событий надо былоперекроить.

Например, отменить вечерний рейс в Тель-Авив, смотаться напоезде в любую европейскую экспертную лабораторию, где картину подвергнутвсесторонней технологической экспертизе (незнакомое ликующее чувство абсолютнойподлинности и правды). Дороговато, прямо скажем, и даже весьма дорого. Нонепременно, господа-коллеги, коллекционеры и эксперты: и химическую экспертизу,и рентген, и инфракрасные лучи, и ультрафиолет!

Что там у вас еще придумано? Мы все пройдем, получивавторитетнейшее научное заключение после серьезнейших проверок, прежде чемуединиться с будущим Эль Греко для обоюдного вдохновенного творчества…

А пока заехать к Марго и, тщательно запеленав и укутавдрагоценную добычу, проработать маршрут, по которому картина достигнет (морскойпуть? Из порта Кадиса? договориться с ребятами или пойти на риск вывозавоздушным путем в качестве старой швали с мадридской барахолки — тетке вподарок, например? — все тщательно продумать!) — по которому картинадостигнет его дома на лесистом холме, где укроется до своего поразительного,сенсационного преображения…

Атеперь слушай сюда, Зюня, — сказал он себе, каккогда-то говаривал дядя Сёма. Ты поглубже заныкаешь добытый Люком адрес и имя идашь отстояться мыслям и сложиться сюжету. Ты не помчишься покупать билет доМайями, о, нет, ты не будешь сходить с ума, изрыгать угрозы и размахивать пистолетом.Ты не будешь идиотом, Зюня. Наоборот: ты замрешь, как замирает пустынная гюрза,перед тем как ударить наверняка. Дашь время Люку и всем остальным забыть отвоей просьбе. И не станешь воображать Андрюшу, простертого на полу мастерской.

Да, именно: составить скрупулезный план и выверить его поминутам. Как там, в известном романсе: «уймись, безнадежное сердце»?

Войдя в двери отеля, он пересек холл и направился к лифту,продев локоть в раму (позвольте предложить вам руку, мадам) и привычнообшаривая карманы. Ключ он никогда не отдавал на стойку.

— Сеньор… э-э… послушайте, сеньор! Двести одиннадцатыйномер!

Не дозвавшись, девушка-дежурная выскочила из-за стойки,торопясь удержать его до того, как опустится кабина лифта.

— Сеньор… вас дождались вчера эти двое мужчин?

Он смотрел на нее, не отвечая.

Спокойно! Двое мужчин могли быть и жаждущим пообщатьсяХавьером с каким-нибудь его приятелем, и кто угодно из участников конференции.Всем известно, где ты обычно останавливаешься.