Егор резко остановился. Девушка на полном ходу врезалась в заметно похудевший рюкзак. Обернувшись, сталкер смерил ее надменным взглядом и проворчал:

– Может, сам разберусь? Может, мне лучше знать, куда колоть и что мазать? Топай молча, Пилюлькин.

– Изв…

Указательный палец просвистел в сантиметре от противогаза и замер перед плотно сжатыми губами. Кроха невольно отшатнулась.

– Утихни, заботливая моя.

– Да я ничего… – она нервно поправила лямки. – Просто идти еще далеко, и та женщина…

– Забудь о ней. И за меня не беспокойся.

– Ладно-ладно, остынь. Уже и побеспокоиться нельзя. Вот уж правда, Еж – колючий и фыркающий.

– Сюда.

Они бочком протиснулись под измятыми цистернами, в каждой из которых легко разместилось бы человек по двадцать, да еще и для бара с танцполом место осталось бы. За громадными бочками виднелся небольшой пятачок чистого пространства. С краю площадки стояло двухэтажное здание из белого кирпича. Перед ним который год гнила крокодилья туша Ми-24. Судя по застрявшему на крыше барака хвосту, вертолет то ли сбили, то ли он крайне неудачно сел. Нос и кокпит стрелка были сплющены в гармошку, двери грузовой кабины вышибло, а толстенные бронестекла лопнули и рассыпались.

Арина видела такие машины в книжках и журналах, но нежно-голубой камуфляж прежде не встречала. Оружие либо сняли заранее, либо давно растащили, как и все, что уцелело на борту. Уволокли даже кресла, лопасти и отколовшуюся броню. И хотя поживиться явно было нечем, бродяга уверенной походкой направился к летающему танку.

– Что ищешь? – не преминула полюбопытствовать спутница.

– Что-нибудь полезное. Например, кляп.

– Фыр-фыр-фыр… Я злой, противный ежик. Никому не даюсь погладить, поэтому становлюсь еще злее и…

Проводник выхватил из кармана глушитель и вставил в дыхательное отверстие фильтра. Размеры не совпадали, но Егор проявил недюжинную настойчивость.

– Ну вот, противогаз испортил! – едва слышно возмутилась Кроха.

Парень поднес ладонь к уху.

– Ну, надо же – тишина. И как только раньше не додумался?

Девушка кое-как раскачала «обвес» и швырнула в обидчика. Тот, не глядя, поймал на лету и хотел уже сунуть обратно, как вдруг над головами оглушительно грохнуло. От выстрела зазвенело все вокруг: баки, трубы, даже туша вертолета. Арина стиснула зубы и обхватила голову, но звон пронзал тело насквозь, вынуждал дрожать в такт с ним.

На краю крыши показалась Зебра. Студеный ветер развевал шарф и закручивал снежные вихри вокруг ног. Позади безмолвной тенью стоял Тим с автоматом на изготовку. Рядом маячил Псина. Барыга полностью облысел, кожа на кривом черепе сморщилась, будто несколько часов кисла в горячей воде. Глаз залило кровью, в оскаленной пасти почти не осталось зубов. По губам и ссохшимся деснам сочилась черная жижа. Он так ослаб, что не мог стоять прямо и опустился на корточки, выпятив раздувшийся горб.

Под цистернами, за трубами, на куче мусора показались четверо бойцов, целившихся в сталкера. Не иначе, их всех туманом принесло – бродяга не слышал ни звука, хотя прежде за версту чуял даже самую незначительную угрозу. А тут проворонил целый отряд, явившийся по его душу.

– Бросай оружие, – спокойно произнесла следопыт.

Он подчинился. Привычная ухмылка спорхнула с лица, задорные искорки в глазах погасли. Им на смену пришли отрешенность и безразличие узника на эшафоте. Топорики чиркнули по асфальту, рядом упали Малыш и Коротыш, сиротливо прижались друг к другу.

– Это все?

– Спустись да обыщи.

Зебра вскинула винтовку.

– Стойте!

Кроха встала перед Ежом и широко развела руки.

– Малыш, – тихая устало усмехнулась. – Ты же понимаешь, что заслоняешь эту мразь лишь до груди?

– Хватит! – неожиданно громко крикнула беглянка. И, устыдившись своей дерзости, примирительно добавила: – Пожалуйста.

– Жень, отпусти ее, и продолжим.

– Ее? – челнок дернул плечом и завертел башкой, как собака, заметившая пролетевшую над ней муху. – Он сказал «ее»?

– Заткнись! Алекс, уведи малявку. Она не при делах.

– Еще как при делах! – Арина топнула ножкой. С вытянутыми руками, в безразмерной химзе и розовых сапожках, девушка напоминала огородное пугало. Вот только смеяться над ней никто не спешил. – Егор – мой друг, и я не позволю…

– Ради всех богов, заканчивайте этот спектакль! – крикнул добытчик. – Дайте нам попрощаться – и делайте то, зачем пришли.

Женщина вздохнула.

– И когда ты стал таким сентиментальным?

– Перед смертью все меняются. Полминутки, лады?

Еж стиснул обмякшую спутницу в объятиях. Напряженные взгляды палачей кололи со всех сторон ледяными копьями. Прощаться под пристальными взорами было столь же неприятно, как заниматься сексом на виду у всей станции. И то, и другое слишком интимно, чтобы выставлять напоказ. Особенно тому, кто отродясь не позволял себе нежностей. Парень злобно зыркнул на крышу и спросил:

– Очень интересно? Можешь не пялиться, а? Считай это последним желанием.

– Господи… – Зебра отлипла от окуляра. – Еще немного – и станет жалко тебя убивать.

– Вот и не убивайте! Еж – хороший! Он спас меня и поделился шоколадкой. А еще…

– Правда? – притворно удивилась снайпер. – Как мило! А моих братьев порубил на кусочки. Наверное, шоколадкой не хотел делиться.

– И что?! Его смерть их воскресит?

– Нет. Но мне станет легче.

– Уверена?!

– Малыш, не позорься, – Еж опустился на колено и еще крепче прижал Арину к груди. – Будь выше этого.

– Но… – она всхлипнула.

– Тише, тише. Не реви. Особенно перед врагом. Жить надо достойно, а уходить – еще достойнее.

– Еж, я…

Ладонь хитрой змейкой заползла в карман и сжала рукоятку.

– Лежи и не двигайся.

Мощный толчок опрокинул Кроху на спину. Затылок обожгло, в глазах потемнело. Пистолетик сухо выкашлял магазин. Четыре пули попали точно в цели, пятая вдребезги разнесла прицел. В ответ цельнометаллический желудь прошил воротник плаща и впился в борт вертолета. Тим открыл огонь, но сталкер успел перекатиться в кабину и спрятаться за листом брони. Пули застучали по обшивке, одна срикошетила и просвистела над головой беглянки. Она дернулась и ткнулась гудящей макушкой во что-то холодное и твердое.

– Егор, лови!

На пол отсека грохнулся дробовик, следом приземлился топорик.

– Сучка, – одними губами процедила Зебра и навелась на едва заметное голубое свечение. Но в последний миг опустила ствол. Слишком знакомо было нежное мерцание. Слишком хорошо она помнила, каково ему жилось среди алых сполохов и бронзовых огней. Убить глупую городскую девчонку – значит, убить саму себя из далекого прошлого. Ту, что до последнего верила в добро и надеялась на лучшее. Ту, которую Тихие приняли, как равную. Рано или поздно искристая лазурь угаснет или навсегда изменит цвет – иного не дано. Но это случится не здесь. И точно не сегодня.