Он попытался пошутить:

— Просто, чтобы ты знала: я никогда раньше не занимался связыванием.

— Речь не об этом, — мне было не до шуток. Никто об этом не знал — даже мои родители. — Я должна привязать ногу к кровати.

— Что? — он тоже больше не шутил.

— Я иногда хожу во сне. И мне снятся ужасные сны. Это, — я приподняла шарф, — обычно помогает мне не блуждать во сне, но не всегда.

Взгляд, которым он меня одарил, выражал неверие, превратившееся в замешательство; а затем он просто закрылся от меня. Тогда я поняла, что потеряла его.

Он встал и отошел от меня. Я упрямо отказывалась объяснять. Если он не мог принять меня такой, какая я есть, то какого черта я делала в этой холодной комнате, обещавшей столько безоговорочной заботы и любви?

— Я посплю на диване. А ты, — он жестом указал на меня и шарф, — ложись на кровать.

Меня переполняла горечь. Почему я снова позволила отвергнуть себя? Той ночью я плакала. Рыдала, держа во рту шарф, чтобы заглушить звук. Я не удивилась, когда он вежливо сказал мне на следующее утро, что нам больше не стоит видеться.

Я снова была одна.

Как только мы оказываемся у меня в комнате, Алекс, вероятно, догадывается о ходе моих мыслей, потому что он хмурится, когда мы садимся на кровать. Он на секунду опускает взгляд, а потом снова поднимает его.

— Я очень сожалею о той ночи…

— Слушай, Алекс, в моей жизни и без того достаточно дерьма, не стоит будить во мне болезненные воспоминания.

— Мой брат намного старше меня, — он все равно начинает рассказывать свою историю. — Он служил в армии. Вернулся с войны в Ираке другим человеком. Кошмары, крики по ночам… — он прижимает пальцы к губам, кожа плотно обтягивает его скулы.

— Алекс, тебе необязательно…

Но все выливается наружу:

— Вот почему я повел себя как идиот в ту ночь. Я не хотел проходить через это снова. Мои родители обеспечили брату необходимое лечение, но до этого мы прошли через настоящий ад, — он заглядывает мне глубоко в глаза. — Мне не нужна была девушка с такой травмой. Я знаю, это эгоистично, но, видя своего брата таким день за днем, я чувствовал себя так, будто умираю внутри. Джоэл научил меня ездить на велосипеде, впервые дал мне попробовать алкоголь за спиной у родителей, взял меня в мой первый отпуск за границей, — он поднимает голову. Ошеломляюще сильная боль заставляет его побледнеть. — Я знаю, ему было стыдно за то, каким я его увидел, когда он вернулся. Он гордился своей ролью старшего брата, — в его голосе слышится неистовый жар. — Мне никогда не было за него стыдно. Но в то же время это был опыт, который я не хочу переживать снова.

Я ошеломлена. Мне так грустно это слышать. Я думала, что Алекс другой, но на самом деле он такой же, как и я. Миру мы показываем лишь один фасад, но внутри нас боль, обида, воспоминания, которые всегда будут нас преследовать. Однако я чувствую вину за то, что мои демоны вызвали его собственных.

Я встаю, забыв о своих нуждах и желаниях.

— Алекс, ты не обязан оставаться.

— Не глупи, — он хватает меня за руку и тянет обратно на кровать. — Я не хочу тебя обидеть, но я считаю, что тебе нужна профессиональная помощь. — Меня бесят его слова, так что я пытаюсь перебить его, но он мне не дает. — Я не говорю, что то, что ты сказала мне, не является правдой, твоей правдой. Самое важное для меня — это твое благополучие…

Я киплю от гнева.

— Благополучие? Почему бы тебе не сказать то, что ты на самом деле имеешь в виду? Она не в себе, чокнутая, долбанутая, тронутая…

Он хватает меня за руки и притягивает к себе.

— Я знаю все эти слова, Лиза. Люди говорили их о моем брате. И это неправда. Правда в том, что ему было нужно лечение. Помощь. Правильная помощь, — он начинает говорить тихо. — Это то, что нужно и тебе. Правильная помощь.

Я убираю руки. Ощущая мучительную боль, я мрачно качаю головой.

— Разве ты не понимаешь, Алекс? Этот дом, — широко развожу руки, — и есть мое лечение. Я могу принимать сколько угодно лекарств, сидеть в бессчетном количестве холодных комнат в компании бессчетного количества озабоченных моей судьбой мозгоправов, но знаешь что? Этот дом будет продолжать преследовать меня до конца моих дней. Я отказываюсь так жить.

Мне пора остановиться, что я и делаю, пока эмоции не привели меня в то состояние, в котором Алекс не должен меня видеть. Я немного успокаиваюсь — по крайней мере, внешне — и начинаю говорить снова:

— Я не могу больше так жить. — Снова встаю, мой взгляд блуждает по комнате. — Поможешь мне найти остальной текст на стене?

Я долго и с облегчением выдыхаю, когда он встает и начинает сдирать следующий кусок обоев возле того места, где я обнаружила текст. Я спешу ему на помощь. Мы осторожно отрываем две полосы. Я испускаю стон разочарования: тут ничего нет. Вот черт!

Алекс поворачивается ко мне:

— А что, если больше ничего нет? Я уже говорил об этом в последний раз, когда был здесь.

Отрицательно качаю головой.

— Текст здесь. Я знаю, что он здесь. Дом разговаривает со мной через эти стены.

Алекс поднимает брови, как бы говоря: «Ну ты и чокнулась!»

— Знаешь что, — предлагает он, — давай я начну вон там, возле окна, а ты продолжишь здесь?

Этим мы и занимаемся в течение следующих нескольких минут, пока Алекс не сообщает с волнением в голосе:

— Кое-что нашел.

Я спешу к нему. Не могу в это поверить. Я уже начала сомневаться, что там есть что-то еще. Вместе мы снимаем обои до самого плинтуса. У меня перехватывает дыхание, как всегда, когда я смотрю на текст на стене. Почерк не такой уверенный, следы чернил слабее, буквы местами волнистые, как будто человек, писавший это, дрожал.

Я слишком нетерпелива, чтобы ждать.

— Что там написано?

Алекс занят чтением, поэтому не отвечает. Прочитав, поворачивается ко мне.

— На этот раз тут есть дата. 1998 год.

— Это тот год, когда мне исполнилось пять. Мой пятый день рождения, — я взволнована. Это моя первая настоящая связь с автором прощального письма.

— Какое отношение к этому имеет твой день рождения?

— Это как раз тот год, когда, как я думаю, со мной произошел какой-то случай в этом доме, — я умоляюще смотрю на него огромными глазами. — Теперь ты мне веришь?

Алекс не отвечает. Вместо этого он сосредотачивается на письме.

— Это снова наш старый друг, Доктор Смерть, Соланов. В этих строчках сказано: «Если ты влюбляешься в красивую женщину, то копаешь могилу и себе, и тем, кого любишь».

Я не впечатлена.

— Похоже, он не слишком любил женщин.