Потом механик вылетает на встречную полосу, наполняя машинусветом фар через ветровое стекло, спокойный как под градом ударов. Одна машина,а за ней и другая, несутся на нас лоб в лоб, трубя в сигналы, — а механиквыворачивает руль ровно настолько, чтобы вплотную проскочить каждую.

На нас, становясь больше и больше, несутся фары, сигналыревут, а механик тянется вперед, в сияние и шум, и кричит:

— Твои надежды — это не ты сам!

Никто не подхватывает выкрик.

На этот раз идущая навстречу машина сворачивает, как раз втот момент, чтобы спасти нас.

Еще одна машина идет лоб в лоб, фары мигают: ярче, слабее,ярче, слабее, ревет сигнал, и механик орет:

— Тебе не спастись!

Механик не сворачивает, сворачивает идущая в лоб машина.

Новая машина, и механик орет:

— Однажды каждому из нас придется умереть!

На этот раз идущая на нас машина пытается свернуть, номеханик перерезает ей дорогу. Машина изворачивается, а механик выходит ей влоб, снова и снова.

Кожа идет мурашками в этот момент. В такие моменты ничто неимеет значения. Посмотри на звезды, — и тебя не станет. Ничто не имеетзначения. Ни твой багаж. Ни дурной запах изо рта. За окнами темно, и вокругревут сигналы машин. Фары мерцают, ярче и слабее, тебе в лицо, и никогда большеты не пойдешь на работу.

Никогда больше ты не сменишь прическу.

— Быстрее, — говорит механик.

Машина снова выворачивает, и механик опять становится на еепути.

— Что, — спрашивает механик. — Что бы выхотели сделать, прежде чем умрете?

Рядом идущая навстречу машина визжит своим сигналом, и сидитмеханик, настолько спокойный, что кажется визуально далеко от меня, сидящего напереднем сиденье рядом, и он говорит:

— Десять секунд до столкновения.

— Девять.

— Восемь.

— Семь.

— Шесть.

«Работа!», — выкрикиваю я в ответ, — «Я хотел быуйти с работы».

Визг проносится мимо, когда машина уклоняется, а механик неидет на столкновение.

Новые огни появляются прямо впереди нас, и механикоборачивается к трем обезьянам-космонавтам на заднем сиденье.

— Эй, космические обезьяны, — говорит он. —Вы видели правила игры. Вываливайте, иначе мы все умрем.

По правую сторону проезжает машина с наклейкой на бампере,где говорится «Я вожу лучше, когда пьян». В газетах писали, что однажды утромтысячи таких бамперных наклеек появились на машинах ниоткуда. На другихнаклейках слова вроде «Разбейте меня всмятку».

«Пьяные водители против матерей».

«Используйте всех животных как вторсырье».

Читая об этом в газете, я понимал, что это протащилДезинформационный Комитет. Или Подрывной Комитет.

Наш ясный и трезвый механик бойцовского клуба, сидящий возлеменя, рассказывает что да, такие бамперные наклейки про пьяных — часть ПроектаРазгром.

Три космические обезьяны притихли на заднем сиденье.

Подрывной Комитет печатает карманные карточки авиалиний, накоторых изображены пассажиры, которые дерутся за кислородные маски, пока ихавиалайнер в огне летит на скалы со скоростью тысяча миль в час.

Подрывной и Дезинформационный Комитеты тягаются друг сдругом в разработках компьютерного вируса, который бы заставил банкоматытошнить до блевоты, бурями десятии двадцатидолларовых банкнот.

С резким щелчком загорается зажигалка, и механик просит менязажечь свечи на именинном торте.

Я зажигаю свечки, и торт мерцает легкими отблесками света.

— Что бы вы все хотели сделать, прежде чемумрете? — спрашивает механик и выносит нас на путь идущего в лобгрузовика. Грузовик врубает сигнал, раз за разом наполняя воздух длиннымигудками, и фары грузовика светят ярче и ярче, как восходящее солнце, сверкая наулыбке механика.

— Быстрее, загадывайте свои желания, — говорит он,разглядывая в зеркало заднего обзора трех сидящих на заднем сиденьеобезьян-космонавтов. — У нас осталось пять секунд до забвения.

— Раз, — говорит он.

— Два.

Грузовик заполняет все пространство перед нами, ослепительнояркий и ревущий.

— Три.

— Прокатиться на лошади, — долетает с заднегосиденья.

— Построить дом, — слышен другой голос.

— Сделать татуировку.

Механик отвечает:

— Верьте в меня — и вы умрете навечно!

Слишком поздно, грузовик сворачивает, и механик тожевыворачивает руль, но багажник нашего «корниша» хлестко отбрасывает краембампера грузовика.

Тогда я этого не понимал, — я видел только светпромелькнувших во тьме фар грузовика и почувствовал, как меня швырнуло сначалана боковую дверцу, а потом на именинный торт и на механика за рулем.

Механик распластался на руле, пытаясь выровнять машину, исвечи на торте погасли. В течение одной секунды совершенства внутри жаркогокожаного салона было темно, и наши крики слились в одну высокую ноту, вконсонансе с низким утробным ревом сигнала грузовика, — и мы потеряликонтроль, право выбора, цель и выход, — и мы умерли.

Сейчас мне хотелось только умереть. Я — ничто в этом мире,по сравнению с Тайлером.

Я беспомощен.

Я глуп, и всегда лишь желаю вещей и цепляюсь за вещи.

За свою мелкую жизнь. За свою дерьмовую работенку. За своюшведскую мебель. Я ни за что, нет, никогда никому не рассказывал этого, но домоей встречи с Тайлером я собирался купить собачку и назвать ее Антураж.

Вот такой паршивой может стать твоя жизнь.

Убейте меня.

Я хватаю руль и выдергиваю машину назад на встречную полосу.

Немедленно!

Приготовиться к эвакуации души.

Немедленно!

Механик борется за руль, чтобы вырулить в канаву, а яборюсь, чтобы на хрен умереть.

Немедленно! Это восхитительное чудо смерти, когда в этот мигты ходишь и говоришь, — а в следующий ты — предмет.

Я ничто, и даже более того.

Холодный.

Невидимый.

Я чувствую запах кожи. Мой ремень безопасности скручиваетменя, как смирительная рубашка, и когда я пытаюсь сесть — бьюсь головой обруль. Болит сильнее, чем должно бы. Моя голова покоится на сгибе руки механика,и, когда я смотрю вверх, мои глаза могут разглядеть лицо механика втемноте, — он улыбается и ведет машину, и в ветровое стекло я вижу звезды.