– Получается? – проговорил кто-то ему в ухо.

Ренат вздрогнул и открыл глаза. Бородатый мужик в подпоясанной ремнем рубахе подкрался бесшумно и без разрешения присоседился к нему. С крыши капало, но расчесанные на прямой пробор волосы мужика и его одежда оставались сухими.

– Григорий? – узнал его Ренат. – Что ты здесь делаешь?

– А ты?

– Хочу выяснить, отчего умер Марей.

– Дак у него и спросить надобно, – глубокомысленно изрек Григорий. – Жил человек, не тужил, и вдруг – бац! – в петле болтается! Это ж неспроста. Петька Марей – талантище был! А помер некрасиво. Из-за бабы!

– И ты повторяешь эту чушь, – вздохнул Ренат. – От желтой прессы набрался?

– Я Распутин, – сердито вздохнул мужик. – У меня пророческий дар. А пацаны эти бестолковые ни черта не смыслят в колбасных обрезках!

– Допустим. Отчего, по-твоему, Марей наложил на себя руки?

– Говорю же, баба к нему приходила…

– Какая баба?

– Шустрый ты больно. Я к тебе в помощники не нанимался. Сам мозгами шевели. Имей в виду, в петербургских подвалах темные делишки творятся, – прошептал Распутин, кивая в сторону мастерской. – Меня Феликс тоже в подвал заманил. Мадерой из царских погребов поил, пирожными угощал… Ты сладенькое-то любишь? – неожиданно спросил он.

– Ты пророк. Угадай!

– Любишь, – кивнул патлатой головой «старец». – Это тебя и погубит, болезный. Ежели за ум не возьмешься.

– Что ж ты отравленные пирожные у князя Юсупова жрал? – разозлился Ренат. – Где твое хваленое чутье было? Пропил?

– Яд не подействовал. Знаешь, почему? Его в пирожных не было. Доктор Лазоверт[5] в последний момент струсил и вместо цианиду добавил в сладости безобидный порошок. Заговорщикам пришлось стрелять…

Мадлена примеряла перед зеркалом черное платье от Шанель, когда в комнату вошел отец.

– Куда собралась? – хмуро осведомился Перевалов. – Я же просил дома сидеть, хотя бы до девяти дней. Траур соблюдать, как все порядочные вдовы.

– Решил меня в клетку посадить?

– Угу, в золотую.

– А я против! – с вызовом заявила дочь. – У меня в четырех стенах крыша едет! Я хочу свежего воздуха глотнуть, среди людей побыть.

– Поэтому тебя видели в ночном клубе? Вместо того, чтобы мужа оплакивать, ты с Аверкиным любезничала!

Мадлена ринулась в атаку.

– Тебе не стыдно следить за родной дочерью? Зачем ты приставил ко мне своих ищеек?

– Для твоего же блага, – терпеливо объяснил Перевалов. – Я несу за тебя ответственность.

– Я не собираюсь сидеть под замком! – возмутилась Мадлена. – Ты меня не заставишь.

– По ночным клубам во время траура шастать нечего, семью позорить. Неужели непонятно?

Она заплакала и сквозь слезы выкрикнула:

– Я имею право на личную жизнь! Куда хочу, туда хожу, с кем хочу, с тем любезничаю!

Нашла коса на камень. Сергей Павлович воспитывал дочь в своем духе и добился неплохого результата. Жена ему не перечила и во всем подчинялась, а Мадлена росла бесенком, который превратился в сущего демона.

«Я всячески поощрял ее самостоятельность и вот пожинаю плоды!»

– О тебе пойдут дурные слухи, – сдержанно сказал он.

– Мне все равно!

– Вдова обязана соблюдать приличия. Подумай хотя бы о детях, если на нас с матерью тебе плевать.

– Дети, дети, дети!.. А обо мне речь не идет?.. Я отработанный материал? Да?.. Родила наследников переваловского капитала, и на свалку?

– Прекрати истерику, – поморщился отец. – Противно слушать.

В гостиной дочери пахло табачным дымом. На столе стояли графин с коньяком, блюдце с дольками лимона, конфеты и пустой бокал.

– Ты пьяна? – Перевалов подошел к ней и принюхался. Духи, косметика и спирт. – Заливаешь алкоголем стресс? Глупо.

– Не таблетки же мне глотать?

Бизнесмен устало вздохнул и сел в обитое гобеленовой тканью кресло. В груди нарастала боль. Не хватало ему слечь с сердечным приступом. Это было бы уж совсем некстати.

– Нам нужно держаться, дорогая. Что бы ни случилось, мы, Переваловы, должны быть на высоте.

– К черту! – взорвалась Мадлена. – К дьяволу твою «высоту», папа! Я старалась соответствовать своему положению изо всех сил, а муж… променял меня на выскочку, на смазливую девку! Как мне пережить это оскорбление? Каждый, кому не лень, будет судачить обо мне и Краснове! Перемывать косточки добела! Перетряхивать наше грязное белье!.. Кто за это ответит?

– Я принял меры, какие мог. Людям рты не заткнешь. Уезжай в Европу, дочка… на Женевское озеро, в Париж, в Рим. Сменишь обстановку, купишь новые наряды. Все расходы я беру на себя. Вернешься, когда все уляжется.

Мадлена расправила складки на платье, села в кресло напротив отца и гордо выпрямилась.

– Ты слышал о смерти Марея? Это художник, с которым…

– Я слышал, – сказал Перевалов. – Где ты была этой ночью?

– Что за вопрос?! Ты… меня подозреваешь? Может, я и Колю сама застрелила? Прокралась к нему в номер, приставила пистолет к виску… А он сидел и ждал, когда я нажму на курок?.. Ты серьезно так думаешь?..

Отец неопределенно повел плечами. Его голова гудела от назойливых мыслей. Мадлена была способна на что угодно: он слишком хорошо ее знал.

– Коля не был идиотом! – злобно выпалила дочь. – Он бы не позволил женщине себя убить! Еще не каждый мужчина с ним бы справился.

– В крови твоего мужа не обнаружили наркотиков. Зато он выпил много виски перед тем, как… Возможно, его довели до самоубийства. После смерти Марея эта история приобретает иной оттенок и обрастает нелепыми слухами.

– И ты решил, что…

– Я хочу исключить самое неприятное, – с этими словами Перевалов подошел к гардеробной, открыл ее и бегло просмотрел содержимое. Потом он проделал то же самое со шкафом в спальне, порылся в комоде, заглянул на полки в прихожей.

Мадлена сопровождала его, сложив руки на груди и обиженно вздыхая.

– Папа, ты в своем уме?

– Я бы желал ошибиться, – невозмутимо ответил он. – Наверное, впервые в жизни я готов быть неправым.

– Не понимаю, что на тебя нашло…

– Обещай мне не выходить из дому без насущной необходимости.