— Гах тар, Этлен? Все собрались, Этлен?

— Кэсуул, шеа, феанни. Похоже, да, госпожа.

— Эн'шин тосии. Тогда начнем.

— Риэн орт фэйн, феанни. Держи себя в руках, госпожа.

— Та эхэн'э, — дернула щекой сида. — Я знаю. — Шагнула вперед. Немножечко. На каких-то полшага.

— Где старший? — Эти слова прозвучали на человеческом языке. Мак Кехта выговаривала звуки очень чисто, куда лучше Лох Белаха. Даже слишком чисто. От этого речь казалась неестественной.

Толпа безмолвствовала.

— Кто здесь старший?

Я огляделся — Белого нигде нет.

— Подушные списки? — Тишина.

Как на рассвете в холмах.

Еще бы, всяк боится дыхнуть, а не то что пошевелиться или вымолвить словечко.

— Кто старший? Где подушные списки?

В голосе Мак Кехты зазвучало плохо скрываемое раздражение. Тонкие пальцы перехватили плеть за рукоять.

Изящные сапожки с выдавленным по голенищам цветочным орнаментом сделали еще два шага вперед. Этлен не отставал, держась по-прежнему у левого плеча феанни.

— Где голова?

Нет, Белый с парнями точно в холмах скрывается. Испугался? Бросил общину на произвол судьбы? Вряд ли. На Белого не похоже. Значит, рассчитывает драться. А такую силу, как отряд Мак Кехты, ударом в лоб не возьмешь. Хитрость надобна. Это даже мне, не смыслящему ничего ни в тактике, ни в стратегии, ясно. Ночью, например, напасть. На сонных. Или когда начнут подать собирать. Расслабятся, разобьются на мелкие кучки.

Выходит, нужно время тянуть. Не дать сидам залютовать и начать крушить направо и налево. Иначе некого будет потом спасать. Да и работать на прииске тоже будет некому. Только Белому с товарищами. Если выживут.

Почему же тогда голова не оставил никого разыграть представление с изъявлением покорности. Подучил бы пару-тройку человек, что делать. Передал бы кому-нибудь эти списки проклятые, кровью писанные, лохмотьями кожи, со спин содранной, переплетенные. Или сам бы остался глаза перворожденным отводить. С командованием отрядом и Хвост управится, даром, что ли, в лесных молодцах ходил?

Или, может, все-таки струсил Белый и нарезает сейчас пятками на юго-восток, к побережью Аен Махи, где можно еще наткнуться на поселки трапперов? Нет, брось, Молчун. Нечего на человека напраслину возводить. Особенно когда он жизнь за тебя отдать готовится…

Я тряхнул головой, отгоняя упрямо прокрадывающиеся гаденькие мыслишки, и поднял взгляд.

От неожиданности даже вздрогнул.

Прямо в мою душу глядели раскосые светло-зеленые глаза Мак Кехты.

— Ты, — черенок плети указал мне под ложечку. — Грамоте учен?

Что отвечать? Глотку скрутило — ни вздохнуть, ни крякнуть. Сказать правду? Соврать?

— Руны знаешь? — повторила вопрос несколько по-другому сида.

Знать-то я их знал. Учили нас в Школе и старому, позаимствованному от перворожденных, письму, и новым буквицам, упрощенным лет двести назад при императоре Марциале Просветителе, который вознамерился обучить грамоте всех свободных граждан Империи. Пустая затея. Прежде всего жрецами в копья принятая. Умел я не только читать, но и писать. Скорописью и каллиграфически. Только как в этом признаваться? Боязно. Что она удумала?

— Э… А… — Потешно небось со стороны выглядело мое блеяние — в толпе раздались несколько смешков.

— Умеет, умеет… — послышался из-за спин негромкий, но очень хорошо различимый в тишине голос.

Ну, спасибо, братцы. Удружили! А действительно, чего со мной церемониться! Одиночка, без друзей, без приятелей. Ату его! Авось выкупим себе полдня жизни малой кровью.

Делать нечего. Нужно признаваться — все равно отмолчаться уже не получится.

Я кивнул, краешком глаза отмечая, как медленно образуется за моей спиной пустота. Довелось как-то наблюдать стаю каменных крыс, разрывающих подраненную товарку. Воистину, люди ничем не лучше. Всегда готовы вцепиться слабому в глотку, пнуть упавшего, бросить на произвол судьбы обреченного. А исключения, вроде Сотника, поднявшего оружие на родного брата во имя спасения совершенно чужих ему людей, только подтверждают общее правило.

— Кличка!

Мак Кехта не собиралась терять времени даром. Я ответил:

— Молчун, — и тут же, непонятно зачем, перевел на старшую речь: — Эшт.

Знание языка перворожденных произвело эффект. По лицу ранее невозмутимой сиды пробежало легкое, как предрассветный ветерок над гладью реки, удивление. И тут же скрылось за маской высокомерия.

— Будешь головой, Эшт!

Вот те и нате! Попал ты, Молчун, между грифоном и пещерным медведем. Теперь тебе одна дорога — к Сущему. Откажешься — бельт между глаз или, того чище, запорют насмерть для острастки остальных. Согласишься — найдут в отвале со сломанной шеей на следующее же утро после отъезда перворожденных. Скажут, туда и дорога предателю, прихвостню остроухой сволочи.

Кто тогда о Гелке позаботится? Уж лучше пускай прямо сейчас прикончат. На миру и смерть красна, как говаривал учитель Кофон. Эх, Кофон, Кофон… В преданиях, которые ты во множестве нам рассказывал, герои всегда побеждали. Когда силой духа, когда острой сталью. Жизнь показала — мало правды в старинных легендах.

— Не буду.

Слова отказа пробирались на волю с трудом, а выпорхнули, будто птички. И сразу легче стало. Да не просто полегчало, а наплевать на все захотелось. Словно душа отделилась уже заранее, не дожидаясь лютой расправы, от тела и вспорхнула ввысь, наблюдая со стороны охнувшую и зароптавшую неразборчиво толпу, седого дурака с кривыми плечами и заносящую плеть сиду. Медленно, как во сне (только там бывает — двигаешься эдаким жучком, угодившим в каплю сосновой живицы), плеть опустилась. Страха не было. Не было и вполне обычного и ожидаемого желания уклониться, а коль не получится, так хоть съежиться в комочек. Я только слегка прикрыл веки.

Боль пришла не сразу. Вначале лопнула на плече недавно заштопанная и выстиранная Гелкой рубаха. На коже вздулся рубец, набряк багровым изнутри и рассыпался алыми бусинками. Я успел пожалеть одежку, в которой и полдня не походил, и тут…

Давненько меня не пороли — успел отвыкнуть. Словно штырь, в горне каленный, в руку загнали с размаху. Закричать не закричал, хвала Сущему, не опозорился, а вот зашипел сквозь стиснутые зубы не хуже рогатой гадюки.

Тут же все вернулось на круги своя. Не парил возвышенный дух над бренной землей, а скособочился жалкий мужичонка перед гордой воительницей.

— Ты будешь головой, салэх, — с нажимом повторила Мак Кехта.

Унизительная кличка. В переводе со старшей речи «салэх» — мерзкий, грязный, вонючий. Емкое содержание в коротеньком словечке. Учитель Кофон подробно объяснял, что так назвали сиды первых встреченных ими людей. Диких, необузданных наших предков, промышлявших охотой и собирательством кореньев.