в своем уме?! А если бы вас там заперли?!

Шиноби от душевных болезней не лечат. Совсем.

Пока Шизуне от моей внезапной вспышки таращилась, беззвучно хлопая ртом, я аккуратно, но настойчиво вытолкал ее прочь и бросил клону печать-замок, чтоб не терять зря времени.

Находилась лечебница для скорбных разумом шиноби Конохи на склоне позади морд, скрываясь среди высоких деревьев. Не таких же, как в Лесу Смерти, но покрупнее, чем обычные.

Вместе с держащейся уже несколько дней плохой погодой первое впечатление о лечебнице было гнетущим и жутковатым, а уж вместе с воем, стонами и аурой тоски и безысходности — отсюда хотелось бежать без оглядки, что злило меня еще сильней.

Здесь, точно, никто здоровее не станет. Като хотелось придушить, и она это чувствовала по «доброму» взгляду, даже без Ки.

По идее тут должен был бы работать, в качестве психолога, кто-то из Яманака, или приходить время от времени, но для тех, у кого есть тайны, совет сходить к психологу почти что оскорбление. Поправить свое душевное спокойствие может только тот, кому нечего скрывать, что к чиновникам, хоть честным, хоть не честным, не относится. Ниндзя, тем более, говорить с посторонним человеком о своих проблемах не посмеет. Максимум откроет душу родственнику, но и родне всецело доверять у нашего брата не принято.

«Прекрасный» пример Итачи: не смог поговорить с отцом и матерью по душам и от невозможности решить свои психологические загоны, усугубленные грамотной обработкой Шимуры, порешил клан. Чтоб закрыть гештальт*, ему только Саске не хватает.

Встретившие нас два ирьенина и один АНБУ показались мне не особо дружелюбными, хотя препоны чинить не стали, лишь мрачно поспрашивали «ктокудаоткуда» и больше не отвлекали.

Пропустив нас вперед, анбушник запер большую дверь за Като с громким тревожным скрипом и гулким стуком. Я будто попал в игру-ужастик. Казалось, что из всех темных щелей сейчас полезут призраки, монстры и потерявшие последние крупицы разума душевнобольные… И хотя ничего такого не произошло, спокойнее мне не стало.

Якумо отдали комнату прилегающую к просторной зале с большими окнами, явно не для буйнопомешанных. На рамах я не нашел не только решеток, но и печатей, которые бы помешали психам выйти погулять через окно.

Кроме девочки в этом крыле больше никого не было. Тихих психов, если такие есть, семьи старались держать дома, нанимая им сиделок. Которых, как правило, после смерти пациента никто никогда не видел. Ведь такие тихони-психи ни чем не отличаются от подобранного на поле боя трупа, только еще разговаривать умеют и могут без пыток выболтать интересующую тебя информацию. А семья, если такая у сиделки была, получала внушительную компенсацию от сочувствующего их горю клана.

Так что общее помещение и соседние с комнаткой Якумо пустые палаты стали для юной художницы галереей и мастерской. Очень мрачной мастерской, похожей на похоронное бюро: сумрачно, тихо и все окна занавешены плотной фиолетовой тканью. У Графа Дракулы интерьерчики и то веселей будут!

— Чудесный персонал, чуткий, понимающий и добрый! И интерьер радостный, и соседи оптимисты — вон, как радостно и музыкально завывают! — едко заметил я, взглядом сверля притихшую Като.

На звук моего голоса она подняла взгляд, но потупившись, отошла к окну нахмурив брови. Коктейль вины и недовольства — гремучая смесь. Для нее самой.

— Якумо-чан? Выйди, пожалуйста. — позвал я, не став ломиться в личную комнату девочки, а услышав шуршание, решил подождать в зале.

Сказав Курама, чтоб не торопилась, я решил присмотреться к картинам, расставленным под серыми стенами, как в галерее. Там тоже были не пони и радуга: пожарище и обгорелые головешки в форме людей, кровь на стенках, как декор, чьи-то внутренности (вид изнутри), трупы лежащие в коридоре Академии… Я и сам не любил, когда ставили диагноз по рисункам, но тут можно смело писать анамнез!

Вспоминая альбом с набросками бабочек и птичек, который Якумо мне показывала раньше, и глядя на ее свежие работы, я ощущал острое беспокойство пониже спины. Будто вошел в клетку к медведю, у которого уже был неприятный опыт «общения» с людьми и миндальничать он не будет.

— Умино-сенсей, — прошелестело неожиданно блекло и безэмоционально.

Девочка выглядела осунувшейся и посеревшей, точно посыпанной пеплом, но сильнее всего поразили тусклые сухие глаза, будто на меня смотрит умирающий, смирившийся со своей участью или неприкаянный призрак. Разворачивать эмпатию не стал, здраво опасаясь за свои мозги.

Смотреть на такую Якумо было невыносимо.

Пока я тупил, решая, что делать, девочка медленно опустила глаза, разочарованно вздохнув и шаркая слишком большими для нее тапочками, обошла сбоку, будто резко потеряв ко мне интерес. В недоумении я смотрел, как Якумо стянула с полки пенал, а затем, так же неспешно, села рисовать очередной стоп кадр с какого-то из кругов Ада. И все это в полном молчании, лишь мастихин шоркает по натянутой, как барабан холстине, размазывая буро-черную кляксу будущего фона.

Повернувшись, закусил губу от бессилия и зацепился взглядом за Като. Та потупилась, а у меня зубы свело от злобы.

Корчи не корчи виноватые рожи, а Якумо от этого не легче!

Кроме моего имени она не сказала больше ничего, а Като и вовсе проигнорировала, хотя та стояла прямо рядом с чистыми кистями, задевая их рукавом.

Подобное поведение контрастировало с прежним веселым живым нравом и сдержанным вежливостью любопытством маленькой Курама.

— Якумо-чан, как ты себя чувствуешь? — сел на корточки рядом, чем вынудил Шизуне отойти в сторону, с тревогой вглядываясь в безразличное личико Курама.

Из девочки будто всю жизнь выпили, такой неживой она мне показалась.

— Тебе здесь плохо? Хочешь домой? — протянул руку, чтоб коснуться кисти с синеватыми венками на прозрачной болезненной руке и тем привлечь ее внимание.

Мне было важно убедиться в том, что Курама попала сюда случайно, а не потому, что реально свихнулась.

— Ой! Что это? — отшатнулась девочка в испуге, чуть не упав со стула, глядя на мои ладони.

Впервые на ее лице проявилось что-то похожее на эмоции, и я решил закрепить результат, просиял, зачастив:

— Это всего лишь краска. Я расписываю кимоно в подарок своей невесте. Знаешь, что такое «батик»?

Местные в основном наносили рисунок при помощи трафаретной печати и кашицеобразных красок, которые продавливали в ткань, наверное, мой способ должен быть им в новинку.

Когда я услышал первую робкую жалобу, то тут же стал серьезен.

— Я на твоей стороне, Якумо-чан, — сжав прохладную ручонку, — я хочу тебе помочь. Помочь вернуться домой,