Поль Рейно ставит президента в известность о своем бесповоротном решении снять Гамелена, хотя бы это и вызвало правительственный кризис. И уже через полтора часа премьер зачитывает на заседании кабинета свою обвинительную речь против главнокомандующего. В Лондоне палата общин мечет громы и молнии против правительства Чемберлена, и последнее еще вчера было поставлено перед выбором: или реорганизация кабинета, или отставка. Не исключено, что именно лондонские события и побудили Поля Рейно поставить на карту судьбу своего кабинета. Даладье вступился за Гамелена. В ответ Рейно заявил, что при наличии таких разногласий кабинет должен прекратить свое существование. Засим Рейно от имени правительства подает в отставку. Официально об отставке пока не сообщается. Решено дождаться, когда вернется из Лиона Эррио, уже вызванный президентом Лебреном. Полагают, что завтра во второй половине дня кабинет соберется и заслушает решение о своей отставке, принятое премьером. Итак, 10 мая на рассвете во Франции нет ни правительства, ни главнокомандующего.

XVII

На рассвете 10 мая Партюрье проснулся и больше уж не мог уснуть.

Когда кончилась апрельская тревога и санитарный отряд вернулся из шестидневной экспедиции в Конде на Шельде, Партюрье поселился на прежней квартире. Комната выходит окнами на улицу; нижний этаж, но дом с высоким фундаментом. Хозяйка встретила его приветливо: она не любит перемен, и к тому же «доктор» — тихий жилец. Уже три недели Партюрье держит все свои вещи в походном сундучке, словно ждет с минуты на минуту нового внезапного приказа о выступлении. Сундучок стоит под окном, и если Партюрье вынет что-нибудь из него, то тут же уложит все обратно — кроме мыла и зубной щетки. Над ним даже подшучивали. Блаз говорил: — Да уж знаю, знаю… Вам не терпится посмотреть на сражение под Ватерлоо. — Остальным фармацевт казался совсем уж смешным чудаком, так как им ничего не было известно, — военная тайна соблюдалась строго, тут не до шуток.

В последние дни поднялась суматоха из-за подготовки к футбольному матчу в расположении дивизии. Не какой-нибудь заурядный матч, а франко-британский. Всем очень хотелось разгромить как следует дорогих союзников. Составили сборную команду, в основном из драгун, но дивсанотряд тоже не отстал — выставил Праша и повара, своего вратаря. Особенно много хлопотали, чтобы украсить поле и трибуны, обеспечить охрану порядка. Из кожи лезли вон, — надо же показать товар лицом. Генерал Гревиль отдал на сей счет особое предписание, так что, сами понимаете, старались! Говорили, что на матче будут присутствовать генерал Сабран[510] и генерал Тьебо[511]. Весьма возможно, что даже Горт[512] и Монтгомери пожалуют… Давэн де Сессак имел неосторожность похвастаться при генерале, что понимает толк в декоративном искусстве, и на него тотчас же взвалили обязанности декоратора. Он просто изнемогал под бременем ответственности, разослал людей по всей Фландрии разыскивать канаты и веревки какого-то особого, образца; оба взвода дивсанотряда не покладая рук красили их белой масляной краской; требовалось, чтобы она высохла к сроку, но погода стояла ненадежная; решили разложить все крашеные веревки на рулонной газетной бумаге в амбарах, а, как на грех, местные амбары не отличались большими размерами… Канаты предназначались для огораживания футбольного поля, а веревки решено было пустить белыми фестонами вокруг трибун. Солдатам, назначенным для поддержания порядка, выдадут белые нитяные перчатки и белые аксельбанты с длиннейшими концами…

Знай наших! Нечто вроде полковых значков. Словом, хлопот полон рот! Партюрье, разумеется, суетился не меньше других, совсем сбился с ног. О Монсэ и Морльере и говорить не приходится — Партюрье просто загонял их со всякими поручениями. Все удалось на славу. Да и день стоял великолепный. Англичане играли бойко. А какую команду они выставили, други мои! Вот это команда! Счет — 6:0 в пользу англичан. На Праша смешно было смотреть — до того он злился на обратном пути, готов был растерзать повара: как это он пропустил шесть мячей! Водитель санитарной машины, — кажется, его зовут Бланшар, тот, который побывал в Конде, — шутил: — Да, брат, и не говори, плохи наши дела! Новый национальный траур! Столетняя война, Наполеон, да еще сегодняшний проигрыш!.. — Зато но возвращении Праша ожидало торжество: в отряд только что поступила благодарность из генерального штаба, каковая была прислана в 1-ю группу армий, оттуда — в 1-ю армию, из нее — в кавалерийский корпус, из корпуса — в легкую моторизованную дивизию, а в дивизии от Давэна де Сессак она попала к лейтенанту Трессу и, наконец, к самому Прашу и, будем справедливы, через Премона — к Жокасту. Подумайте только: «Принято в качестве прототипа…» Все уже и позабыли про ломик-отмычку с крючком, которую Праш и Жокаст придумали в конце марта, после того как побывали в Сиссонском лагере. Из сделанных ими двух моделей одну одобрили в высоких сферах и уже собирались наладить массовое производство таких отмычек для снабжения ими санчастей… Праш, посрамленный англичанами на футбольном ноле, теперь мог высоко держать голову. Его окружили, поздравляли, и если бы всем не так хотелось спать после матча, то, пожалуй…

Партюрье спал беспокойно, ему все снился матч. Проснулся он, когда было еще темно, и сразу вспомнил, что накануне вечером, впервые после возвращения из Конде, не уложил в сундучок вынутые оттуда вещи… От этой мысли у него даже сон пропал. Пришлось встать, навести в сундучке порядок. Ну, а раз уж встал, то и умылся — потихоньку, осторожно, чтобы не разбудить старушку-хозяйку. Все это он проделал при скудном свете маленькой электрической лампочки. Ни черта не дает света эта фитюлька! Тоже додумались! Какие экономные! Ну, а теперь что делать? Снова ложиться в постель уже не стоит. Партюрье приоткрыл жалюзи, увидел, что занимается заря, и сел писать письмо.

Длинное, сумасшедшее письмо. Письмо невесте, которая даже и не подозревает, что Партюрье в мыслях обручился с нею. Признание в любви, неловкие нежные слова, хотя Партюрье всячески внушает себе, что Соланж не увидит в этих словах того, что он вкладывает в них… Он пишет ей о прошлых днях, о весенней, юной поре их жизни, когда они вместе бродили по полям, смотрели на первую зелень, заходили в села на берегу Луары, в деревенские церкви, похожие друг на друга и все же такие разные; в каждой были статуи святого Рока с голым бедром, и пес возле него, длинноволосые Магдалины, Христофоры с высоким посохом и с младенцем на плече… такой же Христофор отчеканен на образке, который Партюрье носит