Сесиль подошла к черному мраморному камину. Повсюду фотографии. Должно быть, это сам Робер Гайяр. На одной карточке он стоит рядом с Ивонной, сидящей в кресле. Здесь Ивонна совсем молоденькая, моложе, чем Сесиль… а на полу валяется еще одна карточка, и госпожа Виснер подымает ее.

Жан! Это Жан. Жан такой, каким он, должно быть, больше всего нравился сестре: снят где-то в саду или на даче, лицо веселое-веселое, а в руке крокетный молоток. Кусок карточки отрезан, — очевидно, Ивонна хотела оставить только одного Жана, он снимался с кем-то еще — виден край юбки, крокетная дужка… Значит, вот почему Сесиль пришла сюда, — какое-то тайное чувство привело ее к этой встрече, к этой карточке… Сесиль прижимает фотографию к сердцу, еще не смеет поднести ее к губам… Жан…

Быстро, воровским взглядом, Сесиль озирается вокруг. Ей хочется сунуть фотографию Жана в сумочку. Она колеблется. Ей ужасно стыдно! Но кровь громко стучит в висках. Человек таков, какой он есть, нельзя быть лучше самого себя. Сесиль засовывает карточку в сумку между пудреницей, губной помадой и записной книжкой, торопится, будто вот-вот сейчас войдут в комнату, застанут ее. И почти одновременно слышит звонкий детский голос и топот детских ног, разом стихнувший у порога:

— Мама! Где мама? Что с ней сделали?

Маленькая девочка и мальчик, совсем еще малыш, испуганно смотрят на незнакомую даму.

XVI

Война снова отодвинулась, затихла где-то в отдалении. В Норвегии она превратилась в какую-то колониальную экспедицию, и французы плохо разбирались в том, что там происходит, с трудом запоминали названия, которых и на карте-то не найдешь. Тех частей, что были, повидимому, посланы туда, оказалось недостаточно, а с другой стороны, англичанам вовсе не улыбалось, чтобы французы сию же минуту подбросили подкрепления, — да и откуда было взять подкрепления? В ставке главнокомандующего хорошо понимали, что для этого пришлось бы оголить Северо-восточный фронт, и, как всегда в таких случаях делается, передергивали: назначенные для отправки бригады переименовывались в легкие дивизии, что, кстати сказать, позволяло произвести какого-нибудь полковника, командовавшего бригадой, в генералы; а при оснащении танковых частей старались обойтись машинами устарелого типа. Все это не могло проходить гладко: правительство не было согласно с командованием, считая Нарвик своей главной заботой. Гамелен то и дело подавал в отставку. Рейно с восторгом отпустил бы его хоть сейчас, но президент республики, а также военный министр и некоторые другие министры считали, что теперь не время для такого рода осложнений. Приходилось кое-как улаживать дело — худой мир лучше доброй ссоры. Между ставкой Гамелена, расположившегося в Венсене, и штабом генерала Жоржа в Ла-Ферте-су-Жуар вовсю разгорелась дискуссия по вопросам тактики: какую тактику следует применить, буде бельгийцы призовут нас на помощь. Жорж и Гамелен спорили по этому поводу с января и никак не могли сговориться, но теперь они уже не столько спорили, сколько просто торговались: пожалуйста, можете свести 7-ю армию к двум дивизиям, но в таком случае отпадает секретная операция, которая была возложена в марте на генерала Жиро; что же касается тех трех дивизий, которые предназначались для Альп, то поскольку ясно, что Муссолини не собирается нас трогать… Вообще говоря, формирование новых дивизий будет завершено не ранее чем через пять месяцев, то есть только к концу сентября; к этому сроку у нас будет достаточно вооружения — как танков, так и самолетов.

Вставали и вопросы дипломатического характера: представим себе, что нападению подвергнется не Бельгия, а Голландия, — вступим мы тогда автоматически в Бельгию или не вступим?.. Но все это были, так сказать, чисто академические споры. Никто не придавал ни малейшего значения поступавшим через Ватикан сведениям о предстоящем наступлении гитлеровцев на западе. Довольно шуток! На сей раз не обманете… Мы еще не позабыли январь и всю эту историю с Бельгией! Попрежнему шли разговоры о некоей операции на Кавказе; тревожило положение на Балканах. А что, если война перекинется в Югославию или, скажем, в Грецию? Или же в обе эти страны? Почему бы и нет?.. В Норвегии дела идут неважно. Говорилось, правда, о победе англичан в Нарвике. Однако Нарвик — в руках немцев. Теперь вот генерал Бетуар[507] осуществляет там высадку, чтобы отвоевать Нарвик, эти ворота, ведущие к шведской железной руде. И в то же время англичане, как они сами говорят, намереваются оставить Тронхейм, Андальнесс, Намсос. Французам следует поэтому подождать с отправкой очередной так называемой легкой дивизии… Одним словом, хлопот достаточно. Так что главнокомандующему Гамелену сейчас не до французского фронта: других дел хватает. Он так всем прямо и говорит. К тому же, как бы плохо ни относился Гамелен к генералу Жоржу, именно Жоржу надлежит заниматься французским фронтом: на то он и поставлен…

Поль Рейно требует от англичан только одного: дайте нам возможность взять Нарвик… Однако Чемберлен уже приказал вывести оттуда английские войска, — ведь если англичане и заняли Нарвик, то произошло это исключительно вследствие ослушания господ военных. Через три дня союзные войска спешно отбыли из Андальнесса и Намсоса. Теперь в Норвегии немцам противостоят лишь малочисленные экспедиционные части в Нарвике. Газеты сообщают об этом с опозданием на добрых пять дней, так что публика совсем запуталась и продолжает радоваться, когда радоваться уже нечему. Третьего мая читателей известят об эвакуации союзных войск из Норвегии, хотя об оставлении Нарвика до сих пор членораздельно сказано не было.

Что знают обо всем этом у себя в Ормевиле Тома и Ядвига? Даже меньше, чем все остальные французы. Вот уже две недели, как они поселились здесь. Время от времени перепадали дожди, и от этого только сильнее пьянили ясные дни. За несколько лет дикий виноград и вьющиеся розы совсем затянули все окна и двери; без топора в дом нельзя было проникнуть. До приезда Ядвиги дом Ватрена давно уже не знал солнца… Воспоминания о Люси нисколько не омрачали жизнь новобрачных, напротив, казалось, тихо обволакивали их, ограждали от всего мира. Люси не была похожа на обыкновенных женщин. Она, наверно, сама хотела бы, чтобы Тома поскорее устроил свою жизнь заново.

Дом принадлежал Люси. Мечтательной и деятельной Люси. Она сама выбрала этот скрытый от глаз уголок, едва только они успели пожениться. Тогда Люси была еще совсем молода. Только молодой женщине могла полюбиться такая глушь, где приходилось ходить за несколько километров, чтобы закупить провизию. Конечно, все обнадеживают, что поставщики обязательно проезжают через Ормевиль, но ведь известно, как оно получается в действительности.

Да