очень плохо со здоровьем. Как ты думаешь, неужели она заразилась от мужа? Не поберегла себя, не пожалела нас дочка! Слава богу, что Жак и ты…» и так далее. Просто невероятно! Уж если мама стала таким языком писать… Но смысл все-таки совершенно ясен. Ивонна… или арестовали ее, или еще что-нибудь в этом роде… «Заразилась от мужа»… Жан прекрасно знал, что его сестра сочувствует коммунистам, как и Мишлина. И вот ни с кем, ни с кем нельзя поговорить об этом письме! Он засунул руку в карман, потрогал конверт. Как мешает каска, когда едешь в машине! При каждом толчке стальной край врезается в затылок. А что, если последовать примеру Бланшара? Он вот положил свой противогаз в уголок кабины. Ужасно надоедная штука…

Что там еще такое? Машина вдруг остановилась. Опять впереди танковая колонна. Раза два удалось объехать ее. А потом примчался мотоциклист и встал поперек дороги. Блазу объявили: запрещается обгонять танки. Танки нельзя обгонять. Нечего сказать, весело! Когда же мы, в таком случае, приедем? — Как вы смеете обгонять танки! Это запрещается! — вопит какой-то разъяренный капитан, подойдя к машине. — Кто вы такие? — Блаз объясняет. Экая досада, приказали двигаться в колонне. Еле-еле тащимся, будто кислое молоко везем. В лучшем случае двигались со скоростью двадцать километров в час. Бланшар ворчит: — Скоро ли до места доедем? — Нет, — отвечает Жан, — говорят, еще осталось километров полтораста.

Бланшар подскочил, как будто в сиденье торчала иголка. — Что ты говоришь! Полтораста? Да как же это я проеду полтораста километров? У меня бензину нехватит. Э-эх, ты! Что у них в башке! О чем думают? Слушай, брат, у меня всего-навсего бензину было на полтораста километров. У кого же нам тут разживиться бензином? Ведь у всех такая же история! Санитарные машины рассчитаны на короткие пробеги, а жрут бензину много. Велик ли у меня запас-то? Один малюсенький бачок.

Жан удивлен: почему шоферы ничего не сказали? Что ж они, вообразили, будто мы на прогулку поехали? Ведь Блаз и не подозревает, что так плохо с бензином. И Партюрье тоже. Бланшар мрачно смотрит на Жана. Дело серьезное!

— Послушай, две недели назад… ну, вот, когда вернулись из прогулочки в Конде, я лейтенанту Трессу сказал. Так, мол, и так, говорю. Куда же это годится? Надо что-нибудь придумать. Ну, хоть в каждой машине бачок поставить на крышу… Нужно же запас иметь. И бидон я хотел взять побольше — пристрою как-нибудь в нашей колымаге. А Тресс мне говорит: «Санитарные машины предназначены для перевозки раненых. Это вам не цистерны! И не суйтесь не в свое дело. Все известно и все предусмотрено…» Вот тебе и предусмотрено! Застрянем в дороге.

— Погоди, — сказал Жан. — Граница!

Было без четверти три. Бельгийские таможенники и толпа жителей — мужчины, женщины, дети — махали носовыми платками, фуражками и кричали: «Да здравствует Франция! Да здравствует Франция!»

— Чуднó все-таки! — пробормотал Рауль Бланшар. — Ему вспомнилась другая граница и то, что было там год назад… Вдруг один из таможенников подошел к дверце машины и что-то бросил в нее, крикнув: — На, товарищ, держи! — Бланшара щелкнула по носу пачка сигарет…

В Кьеврене высыпало на улицу все население, люди точно с ума посходили. Откуда взялось у них столько французских флагов? Вывешены вперемежку с бельгийскими. Впереди санитарных машин двигались танки, в открытом люке высилась фигура офицера-танкиста.

Грохот, лязг гусениц и восторженные крики. Девушки, обезумев от радости, бросаются к стальным чудовищам, и у каждой полны руки подарков. В санитаров летят апельсины; женщины протягивают солдатам кружки пива с белой шапкой пены… Раздаются звуки «Марсельезы».

Ехали теперь побыстрее, но все же не обгоняли танков. За Кьевреном мотоциклисты-связные передали приказ: санитарным машинам стать у обочины дороги. А потом из проезжавшей легковой машины офицеры спросили, что это за колонна. Блаз вылез из кабины. — A-а, доктор! Как поживаете, доктор? — Оказалось, те самые офицеры-танкисты, вместе с которыми столовались в Конде. Блаз рассказал о своих злоключениях. — Подождите, сейчас все устроим. — Мотоциклисты понеслись по шоссе, но на этот раз для того, чтобы передать новый приказ: пропустить санитарный отряд… Перемена декораций: до Боссю-ле-Монса ехали со скоростью шестьдесят километров в час — все-таки обогнали танки на пять километров!

Пейзаж менялся, равнина, простиравшаяся по обеим сторонам дороги, стала волнистой. Вот и Боринаж. На горизонте появились холмы, вокруг выросли фабричные трубы, черные и синеватые терриконы разной высоты; в небе, над заводами, несмотря на то, что уже шла война, тянулись широкие ленты дыма. Белые домики, похожие на творожные сырки, ярко окрашенные ставни, в окнах тесно прижавшиеся друг к другу женские и детские лица; на ветру развеваются пестрые полосатые занавески, словно флаги какой-то неизвестной страны. Какие тут все белокурые! А у ребятишек волосы, как лен! И вдруг целый дождь цветов… Цветы, цветы… Где они взяли столько цветов? Поди, с самого утра бросают. Красные, желтые и какие-то большущие лиловые. — Это что за цветы? — спрашивает Бланшар у соседа, и Жан краснеет: он и сам не знает, а ведь у него был собран такой хороший гербарий. Опять тащат подарки: сигареты, бутылки пива и вина, фрукты, букеты. Девушки вскакивают на подножки машин, целуют солдат… и опять толпа кричит: «Да здравствует Франция!» Но теперь уже на все это почти не обращают внимания — все затмила сирень: люди бегут к машинам с огромными охапками сирени, дорога усыпана сиренью; танки проходят по ковру из сирени; танкистов в мгновение ока засыпали цветами, и они стоят в своих башнях, похожие на языческих богов.

— Ты, слушай… слушай! — говорит Бланшар. Ну еще бы, как Жану не слушать! Из этой душистой лавины сирени вырывается песня. Ее поют неистовым хором… «Марсельеза». — Все-таки, понимаешь, приятно… — говорит Бланшар. Жан смотрит на него. Почему же «все-таки»? И опять вспомнилась Ивонна. Он вглядывается в Бланшара. Кто его знает, насколько этот Бланшар…

Все новые и новые селения. Слева над домами высится колокольня старинной церкви, а кругом бушует толпа. Дождь сирени не затихает… В машину Морльера влетела целая колбаса. Меж черными буграми — зеленые лощины, у подножия терриконов мирно щиплют сочную траву пегие коровы. Блестит на солнце вода в узких каналах. Тянутся стены из розового и бурого кирпича. Еще одно селение, тесно стоящие дома; опять дождь сирени. Во время остановки к машине Партюрье подбежал растерянный, взволнованный Железка. — Слушай, где