(24) Что касается денег и некоторого, теперь уже очевидного, их источника, то хотя я и знаю, что слова мои покажутся неожиданными, но все-таки это надо будет сказать. Именно, я уверен, что для всякого, кто сумеет правильно взглянуть на вещи, станет очевидно, что один только я говорил правильно и предвидел будущее. Я лично полагаю, что сейчас ни к чему говорить о деньгах. Дело в том, что у нас есть в случае надобности источник – большой, прекрасный и справедливый; но если мы будем его искать сейчас, мы должны будем себе представить, что потом в нужное время у нас его может не оказаться; тем более не следует нам пользоваться им теперь. А если сейчас мы оставим его в неприкосновенности, он у нас будет. Что́ же это за источник, которого сейчас нет, но который потом явится? Да, это похоже на загадку. (25) Я объясню. Вы видите наше государство, граждане афинские, все вот это25. В нем богатств чуть ли не столько же, сколько во всех остальных государствах вместе взятых. Но владельцы этих богатств держатся такого взгляда, что если бы все ораторы стали пугать их, говоря, будто придет царь, будто он уже пришел, будто иначе и быть не может, и если бы наряду с ораторами столько же прорицателей26 стали предсказывать это же самое, они и тогда не только не сделали бы взносов27, но и в ведомости не показали бы и даже не признались бы, что имеют такие средства. (26) Но если бы они воочию увидели, как эти вещи, сейчас столь страшные на словах, сбываются на деле, тогда не будет ни одного столь глупого человека, который сам не предложил бы и даже первым не сделал бы взносов. Кто в самом деле предпочтет погибнуть сам со всем своим состоянием, чем внести часть своего имущества ради спасения себя и остального достояния? Так вот насчет денег я и говорю, что они будут тогда, в случае действительной надобности, а ранее этого – нет. Поэтому и искать их я не советую. Ведь то, что́ вы теперь сумели бы достать, если бы решили доставать, еще более смехотворно, чем ничего. (27) Ну что, если, представим себе, кто-нибудь предложит вносить сотую часть?28 Это составит шестьдесят талантов29. Или может быть, кто-нибудь предложит пятидесятую часть, двойное количество? Это составит сто двадцать талантов30. Но что́ это значит по сравнению с тысячей двумястами верблюдов, которые возят для царя деньги, как утверждают вот они?31 Или, если вам угодно, мне надо положить, что мы внесем двенадцатую часть, т. е. пятьсот талантов?32 Но и вы не согласитесь на это; да если и внесете эти деньги, они слишком ничтожны для предстоящей войны. (28) Вы должны, значит, сделать все остальные приготовления; что же касается денег, то в настоящее время надо оставить их на руках у владельцев, так как нигде в другом месте не будут они в лучшей сохранности у государства. Если же когда-нибудь наступит такая крайность, тогда они будут сами добровольно вносить их, и вы так получите их. Это и возможно, граждане афинские, и кроме того, будет благородным и полезным для вас делом; да и кстати будет, если про вас будет сообщено царю; это вызовет у него немалый страх. (29) Он, конечно, знает, что в битве с двумястами триер33, из которых сто выставили мы, его предки потеряли тысячу кораблей; а тут он услышит, что теперь вы сами наготове имеете их триста. Таким образом он и поймет, хотя бы был совсем помешанным, что окажется в далеко не легком положении, если сделает своим врагом наше государство. Но, конечно, если он имеет основание кичиться своим богатством, то все-таки и в нем он найдет более слабую опору, чем та, какая есть у вас. (30) Он, говорят, золота получает много. Но если он раздаст его, ему придется искать нового: ведь и источники, и колодцы, естественно иссякают, если из них часто берут все целиком. Про нас же, наоборот, он услышит, что у нас основой является ценз всей страны, *именно шесть тысяч талантов*34; а как мы будем защищать ее от наступления врагов, это лучше всего могли бы знать те из его предков, которые сражались при Марафоне35, а пока мы будем владеть своей землей, средства у нас, конечно, не могут истощиться.

(31) Далее, если некоторые опасаются, что он, обладая средствами, соберет себе большое войско наемников, то и это тоже не представляется мне верным. Именно, я полагаю, что против Египта и Оронта36 и вообще против некоторых из варваров охотно пошли бы к нему на службу в качестве наемников многие из греков – вовсе не из такого расчета, чтобы он победил кого-нибудь из этих людей, но каждый в отдельности думал бы только о том, чтобы получить какое-нибудь обеспечение для самого себя и через это освободиться от теперешней своей бедности. Но против Греции, я думаю, не пошел бы ни один грек. Действительно, куда он сам обратится тогда? Во Фригию37 что ли пойдет, чтобы быть там рабом? (32) Ведь никакой другой цели не преследует война с варваром38, как защиту страны, жизни, обычаев, свободы и всего тому подобного. Кто же настолько несчастный человек, что захочет предать себя, родителей, могилы, отечество из-за ничтожной корысти? Я лично думаю, что никто на это не решится. Да, с другой стороны, и царю нет расчета с помощью наемников одолеть греков, так как те, кто победят нас, уж конечно, сильнее его; но он хочет вовсе не того, чтобы, уничтожив нас, оказаться под властью других, но главным образом того, чтобы самому властвовать, если не над всеми, то по крайней мере над имеющимися у него теперь рабами.

(33) Далее, если кто-нибудь думает, что фиванцы будут на его стороне, трудно перед вами говорить о них, потому что вы из-за ненависти к ним не захотите послушать доброго слова о них, хотя бы то была и правда. А все-таки людям, которые берутся за рассмотрение важных вопросов, не следует упускать из виду ни одного полезного соображения ни под каким предлогом. Я, со своей стороны, думаю, что фиванцы не только никогда не пойдут совместно с ним против греков, (34) но, наоборот, сами дали бы большие деньги, – если бы могли их дать, – за то только, чтобы представился им какой-нибудь случай искупить свои прежние прегрешения по отношению к грекам39. Ну, а если уж кто-нибудь считает фиванцев от природы настолько несчастными во всех отношениях, то все вы, конечно, понимаете то, что раз фиванцы будут настроены в его пользу, тогда их противники40 обязательно будут держать сторону греков.

(35) Итак, я лично держусь того мнения, что в этом и заключается дело справедливости и что сторонники ее одержат верх над предателями и над варваром во всех отношениях. Следовательно, не надо, по-моему, ни чрезмерно предаваться страху, ни дать себя увлечь, чтобы первыми начать войну. Да и из остальных греков никто, как я вижу, естественно, не устрашился бы этой войны. (36) Ведь кто́ же из них не знает, что, пока они считали его своим общим врагом и хранили согласие между собой, они обладали многими благами, но как только они стали считать его своим другом и завели между собой распри из-за личных споров – вот тут и постигли их такие бедствия, каких ни один даже заклятый враг не мог бы придумать для них? Так неужели же нам бояться того человека, кого судьба и божество показывают бесполезным в качестве друга и полезным в качестве врага? Ни в коем случае! Но зато не будем и задевать его: этого не следует, как ради нас самих, так и ввиду неладов и взаимного недоверия среди прочих греков; (37) ведь конечно, если бы можно было единодушно всем вместе напасть на него одного, тогда я такое действие против него даже не почел бы за несправедливость. Но раз этого нет, то, по-моему, надо соблюдать осторожность, чтобы не дать предлога царю выступать в качестве защитника за права остальных греков. Ведь если вы будете держаться спокойно, он всяким действием такого рода будет возбуждать подозрение; если же вы первыми начнете войну, тогда, естественно, будет казаться, что он из вражды к вам хочет быть другом всем остальным. (38) Итак, смотрите же, не раскройте, в каком плохом состоянии находятся дела в Греции, – не созывайте людей в такое время, когда они не откликнутся, и не начинайте войны, когда не в состоянии будете ее вести. Нет, держитесь спокойно, сохраняя мужество и делая приготовления; и если будут доходить о вас сведения до царя, – то пускай он слышит не о том, клянусь Зевсом, будто все греки, и афиняне в том числе, испытывают затруднения, будто находятся в страхе или в тревоге, (39) – нет, совсем не об этом, а, наоборот, о том, что если бы ложь и клятвопреступление не считались у греков таким же позором, как у него считаются славным делом, тогда уж давно бы вы пошли походом против него; но что в данное время вы этого не сделали бы из своих собственных соображений, а только мо́лите всех богов наслать на него такое же безумие, как некогда на его предков. И если он станет вдумываться в такое положение, он найдет, что вы не плохо принимаете свои решения. (40) Ему по крайней мере известно, что благодаря войнам с его предками наше государство сделалось богатым и великим, а вследствие спокойствия, которое оно некогда хранило41, оно не могло тогда возвыситься ни над одним из греческих государств в такой степени, как теперь. Кроме того, он видит, что и грекам нужен какой-то посредник – сам ли взявший это на себя, или в силу обстоятельств – и таковым мог бы явиться для них – он знает это – он сам42, если бы начал войну. Значит, знакомыми и правдоподобными будут для него сообщения, которые он услышит от своих осведомителей.