живее, чем в баре на двенадцатом этаже. Мы обжигаемся, наворачивая странные подушечки, называемыми пельменями, заливаем это дело сметаной, и горчицей, а кто-то и уксусом.

Блин, как остро чувствуется жизнь, её яркий вкус и запах. Лето, любовь, молодость, твою дивизию! И справедливость! Ну, за справедливость! Мы пьём водку, плеская на донышко гранёных стаканов. Алик купил у завсегдатаев, переплатив втридорога.

Мы хохочем и радуемся жизни. Страх в глазах сменяется ликованием и беззаботностью. Может даже и самоубийственной. Так и что с того? Кажется, это наш манифест! А остальное… Да гори оно огнём!

А потом мы едем домой и, я сразу тащу Наташку в спальню. Любовью мы занимаемся как исступлённые звери, не в силах оторваться друг от друга. Как огромные плотоядные кролики, наевшиеся кровавых стейков. Каждый стон, каждый вздох, каждое движение заставляет моё сердце сжиматься от боли и сладости.

В окно светит луна, осыпая наши тела серебряными чешуйками. Они плавятся, превращаясь в ртуть, растекаются по телам, схватываются и сковывают панцирем фруктового льда.

Я сжимаю её, боясь выпустить из рук даже на мгновенье. Касаюсь волнующейся груди, сжимаю плечи, ласкаю острые коленки. Я чувствую гладкое тепло её кожи и аромат пионов, смешивающийся с дурманящим запахом телесных соков.

Она выскальзывает, и оказавшись надо мной превращается в амазонку оседлавшую чудище, откидывает голову, встряхивая своей гривой, делающейся оловянной в свете луны. Потом наклоняется и легко целует в губы и, когда я подаюсь ей навстречу, резко кладёт руку мне на грудь.

— Не шевелись, — низким хриплым голосом приказывает она.

Я подчиняюсь. Не двигаюсь. Но это нелегко…

Она покрывает меня поцелуями, шею, грудь, живот. Опускается ниже, рассыпая тяжёлые волосы и замирает. Лишь на мгновенье. А потом двигается дальше, заставляя все внутренности скручиваться от сладостного восторга…

Утро наступает слишком рано, заставляя возвращаться к рабочей действительности.

— Я на работу не пойду, — вздыхает Наташка.

— Почему? — пожимаю я плечами. — Вот Зевакин сегодня точно не пойдёт, а почему ты не должна идти? Ты ничего не нарушила, работала не жалея сил. К тому же, на следующей неделе тебе в Геленджик лететь. Так что, думаю, надо сходить в свою контору. Но допоздна не задерживайся, пожалуйста.

— Да я с места сдвинуться не могу, — стонет она, — после того, что ты со мной сделал сегодня ночью.

— Это ещё кто с кем сделал, надо разобраться. Ладно, я сварю кофе, а ты испечёшь свой фирменный омлет.

— Сливок нет, — вздыхает она и садится на краю кровати. — Ладно, что-нибудь придумаю…

Когда мы завтракаем, раздаётся телефонный звонок.

— Егор, это Алик, я из дежурки. Прошли два мента. Куда идут, я не знаю, мы их тормозить не можем. Снаружи «бобик» стоит.

— Понял. Спасибо. Может, не к нам…

Ну да, не к нам. К Френкелю, наверное, он же известный дебошир и остальные соседи тоже. Ну, да, точно. Сучонок не успокоился, значит. Раздаётся звонок. Открываю.

— Брагин Егор Андреевич?

— Проходите, — киваю я.

— Я ваш участковый, старший лейтенант Кривошеин.

— Слушаю вас.

— А это капитан Синичко из…

— Егор, кто там?

— Милиция, Наташ, — отвечаю я и снова обращаюсь к ментам. — Мы торопимся, я прошу прощения. Если у вас какое-то дело, говорите скорей, пожалуйста.

Кривошеин крякает и оправив китель сообщает:

— На вас заявление поступило. Вы могли бы с нами проехать?

— Куда это?

— Пока в отделение, а там дальше видно будет, — недовольно сообщает Синичко. — Давай, на выход.

Оперативно. Вот уж действительно, моя милиция меня бережёт…

— Наташ, позвони, пожалуйста, прямо сейчас Юрию Михайловичу и опиши ситуацию. Лучше, подробно.

Я выхожу и меня утрамбовывают в багажник уазика, как алкаша и хулигана. Распоряжается капитан Синичко. Начало не очень, честно говоря.

— Вы чего такие агрессивный? — интересуюсь я. — Капитан Синичко, а?

— Попал ты, композитор, — зло бросает он. — Не знаешь на кого наскочил. Это сын председателя Мособлсуда, к твоему сведению. Так что закатают тебя по повышенной норме. Вышку не дадут, но на волю ты нескоро выйдешь.

— Мособлсуда? — присвистываю я. — Вот это да. И что эта должность позволяет невиновных людей в застенки бросать? Нет, не верю. В моей советской стране такое невозможно.

— Да заткнись ты, придурок, если не хочешь с «Капиталом» познакомиться. Хорошая книга. Толстая.

Ну ладно, с «Капиталом» не хочу.

— А если я сын председателя верховного суда? — уточняю я, но ответа не удостаиваюсь.

Меня заводят в отделение, забирают паспорт и оставляют сидеть в коридоре. Такое чувство, что можно просто встать и уйти восвояси. Посидев и осмотревшись немного я так и собираюсь сделать. Встаю, но уйти не успеваю.

— Брагин! — выглядывает из двери Синичко. — Сюда иди.

Я захожу в кабинет с большим сейфом, засиженным портретом Брежнева, крашеными стенами и письменным столом.

— Садись, — кивает он не глядя на меня. — Сейчас поговорим.

К своему удивлению, я замечаю на его столе «Капитал». Толстый, тяжёлый. Вот же кощунник. Синичко что-то быстро пишет. Писанина на работе, конечно, достаёт, но без этого никуда.

Раздаётся звонок, и он снимает трубку.

— Понял, — недовольно отвечает он. — На выход, Брагин.

Я обрадованно поднимаюсь, но это не свобода. Наоборот. Он отводит меня в обезьянник и, ни слова не говоря, уходит.

— Синичко! — кричу я ему вслед. — Что за херня⁈ Э! Капитан!

Проходит часа два, не меньше. Я делю камеру с молчаливым бомжеватым забулдыгой, который непрерывно вздыхает. С судьёй, конечно, тягаться не очень приятно, тем более большой шишкой, но что делать-то? Будем выкручиваться…

Время тянется медленно, но неотвратимо. Наконец, появляется дежурный с человеком в штатском. Взглянув на него, я выдыхаю. Не то чтобы я особо опасался, но пауза несколько затянулась, надо признаться.

В человеке в штатском я узнаю подполковника Тайманова, помощника Чурбанова. Дежурный молча отмыкает дверь.

— Здравствуйте, Олег Довлатович, — киваю я. — Я уж заждался, а вы всё не идёте да не идёте.

Он хмуро помалкивает. Мы двигаем на выход и в самых дверях сталкиваемся с Синичко.

— Я не понял, куда это! — возмущённо спрашивает он у Тайманова. — Ты адвокат что ли?

— У начальника своего узнаешь.

— Бывай, капитан, — улыбаюсь я. — Надеюсь, больше не увидимся.

Он молча хлопает глазами. Ну, вот