— Нет.

— А чего тогда заявилась? Сердце растревожить?

— Ну… прости. Не должна была, конечно. Но ты же себе вон паровозики дарил. Больше так не делай, не лезь к себе, понял? Пообещай.

— Да знаю я. А ты с собой хочешь встретиться?

— Не стоит, я думаю… Хотя, я могла бы многое рассказать твоей Наташке.

— Ну, может, ты знаешь что-нибудь об этих перемещениях? Что это вообще такое? Как и почему? Для чего мы здесь?

— Я думаю, — пожимает она плечами. — Мы должны что-то сделать, что-то изменить. Выполнить миссию. Но это моя версия. Романтическая, да? Я не знаю Егор. Но так хорошо начать всё заново. Ты избрал трудный путь, взвалил на свои плечи неподъёмный груз…

— И на твои ведь тоже, — говорю я.

— Точно, — соглашается она, — и на мои тоже.

— Но я тебя предупреждал…

— Ай, да ладно, — машет она рукой. — Чего ты там предупреждал-то? Сам на меня запал и боялся, что я испугаюсь твоих страшилок.

— Чего?

— Ты мне сознался, не отпирайся.

— Блин, ты обо мне знаешь гораздо больше, чем я о тебе.

— Есть такое, — смеётся она. — Обидно, что я ничего не могу изменить в своём прошлом, потому что могу и не стать маленькой Натой Мурашкой. Хотя… может и хрен с ней?

Она задумывается и становится серьёзной.

— Ладно, — машу я рукой, — не хочешь говорить о будущем, расскажи, как сейчас живёшь.

— Спасибо партии родной за наше счастливое детство, — кивает она и снова улыбается, но уже не так весело, как прежде. — Хорошо живу, Егор, очень.

— Математикой увлекаешься?

— Есть немного, планирую на олимпиады со временем поездить.

— Самбо не забрасывай, — говорю я.

Она задорно смеётся:

— Ладно. Блин. Как охота Платоныча увидеть, Трыню, Галину, да всех… Эх… Это же миллион лет прошёл, ты даже не представляешь как это… Миллион лет… Может, ещё получится когда-нибудь…

— Наташа! — вдруг раздаётся громкий женский голос.

К нам подбегает взволнованная парочка.

— Где ты была⁈

Симпатичную молодую женщину бьёт дрожь. Переволновалась. Ну, Наташка, устроила родакам встряску.

— Здравствуйте, — говорю я. — Вы не беспокойтесь, всё хорошо. Я Наташу встретил вон в той стороне, она заблудилась и далеко, надо сказать ушла от вокзала, но не растерялась и попросила её проводить.

— Спасибо вам большое! — восклицает её папа и протягивает руку.

— Мы так переволновались! — вступает мама. — Наташенька, ну ты зачем убежала? Ты же девочка смышлёная, а учудила такое. Ф-у-у… Думала, у меня сердце разорвётся. Спасибо вам большое. Какие у нас люди хорошие, всё-таки.

— Да, ну что вы, — улыбаюсь я. — Удивительно разумная дочка у вас. Было очень приятно с ней познакомиться. И с вами, кстати. Я Егор Брагин. Вот, держите. Это моя визитка. Будете в Москве, обязательно звоните, по любому вопросу. На, Наташ, возьми тоже. Да вы и просто так звоните. Может быть, пообедаем вместе? Я вас приглашаю.

Они растерянно переглядываются.

— Мы не можем, — говорит Наташка. — Нас же родственники ждут, волнуются, а из-за меня мы и так задержались.

— Ну, да, — киваю я…

— Я Елена, — представляется её мама. — А это Николай, мой муж. Спасибо вам большое, Егор. Очень приятно было познакомиться. И ещё раз спасибо, что нашли беглянку нашу. Не знаю, что бы мы делали…

Я киваю. Улыбаюсь и киваю. Правда, улыбка получается не очень весёлой. Как-то очень странно это всё и тревожно… И почему-то немного грустно… Интересно, свою новую жизнь мы воспринимаем, как более важную, а старую, закончившуюся, списываем со счетов. Наверное, потому что самим нам в неё вернуться уже не светит.

Кем бы я предпочёл стать, если бы мне дали возможность прожить заново — Брагиным или Добровым? Наверное, Брагиным… А Наташка? Предпочла бы быть Рыбкиной или Мурашкиной? Хочется верить, что Рыбкиной… Иначе получается, что всё вот это… Что всё не то, короче…

— Егор! Ну, ты даёшь! Ты, конечно, пацан ещё, я понимаю, но ты такими серьёзными делами занят, а здесь эдакое ребячество!

Чурбанов ходит по кабинету, заложив руки в карманы брюк. На нём рубашка с погонами и брюки с широкими генеральскими лампасами.

— Хоть бы узнал сначала, что за гусь, этот Зевакин. Нет, я понимаю, мудак он настоящий и то, что ты ему устроил, даже мало. Легко отделался. Перелом челюсти, сотряс, что там ещё? Нос? Выживет. Через месяц опять баб лапать начнёт. По-хорошему, надо было яйца ему отрезать.

Хочу сказать, что это легко можно устроить, устранить, так сказать, оплошность. Хочу, но не говорю. Решаю, что злить благодетеля своего не стоит.

— Но батя у него очень говнистый мужик, — вышагивает Чурбанов. — Очень. Мы не на диком Западе живём, скажу тебе. Это у буржуев деньги решают всё. А у нас система, социализм, понимаешь? Перед законом все равны. Как бы. Так что заткнуть его будет очень трудно. Что вот в таком случае делать прикажешь?

— А давайте, — предлагаю я, — мы его грузом социалистической законности и прижмём. Во-первых, меня в баре никто не видел, кроме потерпевшего и его дружков, вступивших с ним в преступный сговор. Я вообще, в это время был в компании с уважаемыми людьми. А он, между прочим, и это мне доподлинно известно, не только к Наталье моей приставал. Есть конкретные пострадавшие и они дадут показания. При правильном подходе.

— А Наталья даст?

— Не знаю, — хмурюсь я. — Её я бы не хотел в это дело вовлекать.

— Так она уже вовлечена, — он даже останавливается. — Сам видишь, для неё это унизительно, а для других девушек? Думаю, никто не захочет в это дело влезать.

— Ну, это смотря как подойти к вопросу. Нужен толковый следак. А ещё лучше, следачка.

— Можно подумать, у меня толковые следователи штабелями навалены. Людей не хватает.

— А я знаю одну барышню. Она молодая, но тут главное желание ведь. Думаю, она бы взялась за это дело. Всё-таки, советская женщина самая эмансипированная в мире, а тут какой-то… негодяй портит образ советского начальника.

— Не знаю, можно попробовать, конечно… То, что он тебя оговорить пытается, так это понятно. Он же к Наталье подкатил,