совсем непонятно: там сверкали полицейские мигалки, что-то грозно и неразборчиво вещали громкоговорители правоохранительных машин. В ответ полиции так же неразборчиво, но куда более многоголосо пели или скандировали человеческие голоса. Весь этот беспорядок продолжали неистово поливать порывистые и сильные дождевые струи. Между тускло сияющими крышами и боками автомобилей изредка мелькали согбенные человеческие фигуры, по большей части в таких же синих, как и у школьников, дождевиках. Впрочем, иногда дождевики были желтыми и зелеными.

— А чего это вообще за бардак? — не скрыла удивления Дики.

— Слова выбирай, — самым тихим шепотом посоветовал братец. — Это не бардак, а те волнения, о которых радио говорило. Правда, они вроде бы Хинтингтон-Парк пытались перекрыть, но значит, и сюда добрались.

— Здесь-то чего протестовать? Просто дорога и промокшие беженцы от тайфуна. Ну, еще вот школьники.

— Это я не знаю. Тут традиции такие. Хотят протестовать — хватают плакаты и выходят. Страна гордится свободой слова и правом на публичный протест, — Рича потянуло на повтор прописных и в данный момент бессмысленных истин — видимо, братец нервничал.

— Если традиции, я же не возражаю. Протестуют, пусть протестуют, чего ты шипеть начинаешь? — Дики откинулась в кресле. — Но неплохо было бы вспомнить и еще об одной традиции — о регулярном питании. А то повезли детей неизвестно куда и не кормят.

— Не особо смешно. Мы тут до утра просидеть можем. Обратно-то уже не развернешься, и… — Рич умолк, наблюдая за водителем автобуса.

Водитель тоже явно нервничал, выглядывал из-за руля, протирал стекло, оглядывался на салон — здесь было тихо, казалось, большинство школьников дремлет, но это было не так. Мегафонные хрипы и хор толпы не способствовали засыпанию. Внезапно водитель вскочил, чуть не ударился головой, двинулся к двери. Сопровождающая выкинула толстую руку и джинсовую ногу в проход, преграждая путь — массивная училка явно не собиралась выпускать водителя.

— Да вы сами посмотрите, леди!

С пологого откоса, оскальзываясь на мокрой земле, опираясь на плакаты, спускались люди-привидения — бесформенно пластиковые, одноцветные, спешащие. Вот кто-то из них нагнулся, его примеру последовали другие. Бац! — по крыше грузовичка стукнул брошенный камень. Шлеп! — комок грязи шлепнулся в стекло — школьники на сидении ахнули и благоразумно пригнулись.

Водитель нажал штуковину над дверью автобуса — створки чуть приоткрылись — и мужчина заорал в журчащую-воющую темноту:

— Что вы делаете, черт побери⁈ Это школьный автобус! Здесь дети!

Звяк! — камень угодил в окно автобуса рядом с водительским местом — стекло устояло, но покрылось сетью мелких густых трещин.

— Прекратите, ублюдки! — взревел водитель, обращаясь к дождю и смутным фигурам.

— Дверь закройте, дверь! — сопровождающая хватала разъяренного мужчину за джинсы. — Вы нарушаете инструкцию!

Водитель без особого труда высвободился из ее рук-ласт, закрыл дверь, прыгнул на свое место, и нажал на клаксон. В следующее мгновение вой сигнала автобуса поддержали стоящие рядом машины. Мир утонул в нестерпимом вое, визге, кваканье и трубном реве сигналов…

Дики зажала уши. Автобус вздрагивал — не от душераздирающего воя сигналов вокруг, а от ноги сопровождающей — та, наконец, выбралась со своего места, и, топая, яростно указывала-приказывала, чтобы школьники закрыли окна шторками. Ага, очень это поможет, да и заткнутые ладонями уши открывать боязно.

В меру сил заслонившись от рева, Дики наблюдала, как протискиваются между машин демонстранты, как колотят руками и плакатами по крышам и капотам. Мелькали распахнутые в крике рты, разъяренные лица, совершенно неживые под полупрозрачными капюшонами дождевиков. Казалось, это не машины, а они, одинаковые и одинаково безумные, воют-трубят под низвергающейся с небес бесконечной водой. Вот человек в резиновых сапогах шагал-перепрыгивалс капота на крышу автомобиля, прытко сигал на следующую машину, пританцовывал и лупил рифлеными белыми подошвами, прогибая испуганный красивый металл. Другой бесформенный ком пластика-дождевика падал животом на капоты, ляпал и размазывал по лобовым стеклам щедрые комья жидкой грязи. Левее двое демонстрантов сбивали плакатами «дворники» с истерически сигналящего седана. На одном из плакатов Дики успела прочесть порвавшиеся кривые буквы «Спасайте всех или никого!».

Этих сумасшедших, завернутых в дождевики, было не так много — но они мелькали и тут и там, двигались через беспомощное автомобильное стадо, порой вздымаясь над ним, торжествуя и еще больше безумея. Мимо школьного автобуса, стуча в борта, пробежало трое или четверо. Одна из фигур задрала голову — под синей завесой капюшона обнаружилось женское лицо — молодое, едва ли старше Валери. Но ничего особо человеческого на лице этого существа не оставалось. Существо выставило плакат: «Мы не должны рожать, если не хотим!», плюнуло на борт автобуса и побежало дальше, дождевик зацепился за боковое зеркало соседней машины, оставил на нем тонкий лоскут…

— Зачем она нам это показывала? Мы же никого не заставляем срочно рожать, — ошалело пролепетала Дики.

— Она вообще показывала. Всему миру, — не очень уверенно предположил Рич.

— Да какой мир…

Мира действительно не было: мутная темнота, глушащая вода и вой снаружи, блеск огней и фар, мечущиеся пластиковые фигуры. В автобусе тоже вроде никого не было: школьники попрятались, согнувшись на сидениях, сопровождающая скорчилась на четвереньках посреди прохода, только бесстрашный, но не особо тактически обученный Подушка-Саймон азартно показывал в заднее стекло известный жест с выставленным средним пальцем. Дики махнула ему, чтобы не глупил — несгибаемый бегун развел руками — а чем еще заниматься, когда вот такое вокруг?

Еще танцевал на крыше микроавтобусе мокрый обезьян в сапогах с белыми подошвами, но остальные демонстранты исчезли. Невыносимый вой стал гаснуть, ушам стало легче.

— Кошмар какой, я думала, что оглохну, — всхлипнула, осторожно поднимая голову, Моника.

— Спокойно! Мы продержались! К нам идут полицейские! — провозгласил Подушка-Саймон.

Близнецы тоже видели полицейских — от мигающих машин двигалось двое или трое стражей порядка с фонарями — яркие лучи разрезали дождевую тьму, скрещивались, что-то указывая водителям, лаял мегафон…. Крайний левый ряд машин начал мучительное, судорожное движение, по дюйму освобождая проезд.

— Я говорил — нас спасут! — восторгался Подушка-Саймон. — Главное было — сохранять спокойствие! Сейчас будем разворачиваться.

Действительно, крайним машинам каким-то