удалился и, сыскав помянутого осла, известил его о своей нужде и велел ему исполнить эту службу. Когда созван был совет и все собрались в удобном месте, кто стоя на ногах, кто усевшись, и все — навострив уши и в великом внимании, его степенство осел начал так:

«Дорогие мои братья, много почтенные меж всеми зверьми! Великое дело, одно из важнейших и полезнейших для нашего племени, подвигло меня созвать всех вас на этот совет. Посему, как вы все собрались здесь по доброй воле, то и должны со всяческою готовностью и усердием не только склонить ко мне слух, но и принять предложение, которое я вам сделаю, а потом исполнить его без всяких противоречий. Так как приступали ко мне с настояниями могущественные особы из вашей среды, которые, обратясь к помощи и мнению самых мудрых и проницательных ослов, захотели отыскать средство противу общих для всех нас бедствий, я неустанно кипятил себе мозг, поднося огонь самой пылкой любви, какую неизменно питаю ко всем вам, чтобы добиться продуманного решения об этом предмете. И наконец в одном собрании (ибо сие важнейшее дело обсуждалось меж самыми искушенными) решено было прибегнуть к Юпитеру и, изложив наши нужды и различные наши печали, бедствия и лишения, просить его, чтобы изволил нас утешить, изменив или хотя бы облегчив наше тягостное состояние и наше прескверное положение. А так как эта мольба должна совершаться от имени республики, рассудилось нам за уместное созвать вас на совет, дабы все единогласно избрали посланников к Юпитеру, которые бы говорили и умоляли от общего лица. И так как это дело столь важное, а особа, с которой надлежит вести дело, столь достойная, я увещеваю вас выбрать из тех, кто имеет вид представительный и способен убедительно преподнести наши доводы».

Когда было сделано это предложение, послышались в собрании разные перешептывания и один заглядывал в глаза другому, как бывает, когда услышится невообразимая новость. Тогда тот осел, что приготовился держать речь, не дожидаясь, что другие начнут реветь и пердеть раньше его, и производя такие телодвижения, словно воскрес из мертвых и получил лучшее известие на свете, начал так:

«Теперь я уповаю увидеть конец столь многих и жестоких наших бедствий, ибо вижу, что удача уже обращает к нам свой лик, приятный и любезный, и изъявляет склонность облегчить нам жребий. Возможно ли, чтобы невежество ослов царило доныне? И чтобы никто и не подумал воспользоваться этим средством? Я бесконечно благодарю вас, господин осел, и того, кто это вам присоветовал, затем что с такою мудростью и любвеобилием вы искали и обрели это действеннейшее средство; и я радуюсь и веселюсь со всеми вами, братья мои, ибо в наши времена узрится сия дивная и вожделенная помощь и все мы насладимся толь великим благодеянием, что никогда не было даровано нашим предкам. Не думаю, что среди всей ослиной породы найдется хоть кто-то, способный похвалиться, что когда-нибудь благоденствовал хоть два часа кряду, и не верю, что найдется меж нами кто-нибудь, кто не сносил, и не сносит поныне, самых суровых и жестоких мучений в свете, конца им не видя. Я, недалеко переваливший за половину моих лет, переменял разных хозяев и неизменно оказывался в положении еще горшем, а теперь привели меня сюда на рынок, где я пребываю в величайшей тревоге, ожидая, что продадут меня тому, кто станет со мной обращаться еще хуже. Я хочу рассказать вам, какие выпали мне тяготы, чтобы вы постигли, что у меня есть повод радоваться, что нашлось для нас это облегчение.

Я был продан одному хозяину той порой, как начиналась зима, поля стояли засохшие, и не найти было и скудной стерни, не то что мягкой травки[121]. А как он был весьма алчен, то был и очень жесток, ибо жестокость — дочь алчности[122], так что каждодневно заставлял меня работать, не давая подкрепиться хоть малостью отрубей или другого доброго корма; а когда сам во мне не нуждался, давал меня внаем другим, чтобы нажиться на моей горести. А поскольку, как всем вам ведомо, зимней порой не занимаются ни возделыванием земли, ни подрезкой лозы, ни другим подобным делом, все нанимались доставлять товары в город, чтобы заработать каких денег и позаботиться о своих потребах. Однажды нагрузили меня тяжким вьюком и повели в город, а потом отвели обратно домой, — это был груз и разные пожитки человека, мною пользовавшегося; те, кто меня взял внаем, нимало не печалясь о моей жизни — я ведь не был их имуществом, — оставляли меня умирать с голоду, так что остались от меня лишь кожа да кости. Я часто проклинал мое несчастье и, наверное, умер бы от этих тягот, когда бы не удерживала меня в живых одна надежда: пройдет же эта суровая пора, придет весна, когда мой хозяин и другие, занятые своими трудами, дадут мне передохнуть и я даже поем свежей и нежной травки, какую производит земля. В этой надежде и ожидании я продержался до лучшей поры. Тщетною, однако, оказалась надежда, ибо хотя мой хозяин возделывал свой виноградник, но занимал меня работой и сверх меры нагружал навозом, чтобы удобрять лозы. А когда у него не было во мне нужды, то, движимый отвратительной алчностью, он давал меня внаем горшечнику, делавшему корчаги и разного рода посуду и утварь, а тот постоянно заставлял меня таскать глину для его потреб. А как жалел он тратиться на наем, то и принуждал меня работать в день столько, сколько следует в два и сколько полагается двум ослам, и не давал мне и часу провести на зеленом пастбище, так что я был на пороге смерти и среди такой жестокости и стольких трудов не имел иного утешения, кроме новой надежды увидеть близкую летнюю пору, когда я мог бы получить-таки передышку. Но с наступлением этой вожделенной поры я снова оказался обманут, так как хозяин что ни день навьючивал меня снопами пшеницы, ячменя и всякого прочего, часто одалживал меня всякому, кто ни попросит, и в сильнейшую жару не давал подкрепиться ничем, кроме самой сухой стерни. Даже под сим жесточайшим гнетом давала мне некое облегчение надежда достичь близкой осени, равно оказавшаяся пустейшею, ибо не выпадало мне ни часа отдыху, затем что я непрестанно был навьючен то виноградом, то мустом, то яблоками и другими плодами, то дровами, заготавливаемыми для близящейся зимы. Увидев себя в таком положении, я впал в полное отчаяние и, подвернись мне случай, бросился бы