из тех, кто дубил звериные шкуры, выделывая кожи на людскую потребу. Когда осел очутился в его доме и увидел столь жестокое зрелище, как свежуют быков, лошадей, мулов и ослов, то готов был умереть от скорби, догадываясь, что в конце и с ним самим сыграют подобную игру; и, уразумев, что надобно ему непрестанно таскать останки своих друзей, родичей и братьев, готов был впасть в отчаяние. Тогда-то он понял, сколько зла натворил от желания добыть такое средство противу своих невзгод, которые должен был сносить терпеливо, будучи рожден для терпения, и решил позволить времени течь, как течет, и довольствоваться своим положением.

Я полагаю, братья мои, этого примера будет довольно, чтобы отвратить вас от глупого и бедственного замысла, ибо вы можете ясно из него увидеть, каково расположение к ослам у Юпитера, желающего, чтобы всякий довольствовался своим положением, иначе он придет в такое негодование, что всякий о том пожалеет».

Глава XXIV. Осел продолжает свою речь

«Я должен бы кончить мои рассуждения, но величайшая любовь, которую я питаю к нашему несчастному брату, более того — ко всем вам (на которых, как вижу, моя повесть произвела сильнейшее впечатление), принуждает меня говорить далее, чтобы подать всем некое утешение и ободрение, которое успокоит ваши ожесточенные и измученные души.

Наш брат, повествуя о своих невзгодах, хотел показать, сколь основательная причина к отчаянию — видеть, что наши злосчастья никогда не кончаются, и тем произвел во всех величайшее волнение. Знайте, любезные братья, что души, охваченные чрезмерной страстью, не принимая во внимание того, что заключается в них самих, чрезмерно себя удручают, лишаются самой действенной защиты, именно терпения, и напоследок предают себя в жертву отчаянию. Если этот свет полон трудов и лишений, отчего мы намерены пребывать в нем, не ощущая оных? Если ослы рождены работать и таскать ношу непрестанно, отчего мы полагаем, что можно отменить или изменить условия нашей участи? О, в каком великом заблуждении мы окажемся, если начнем исполнять эти дурные замыслы! Безумцы мы будем, если, имея такое действенное средство противу наших тягот, каково терпение, отринем его и не пожелаем им пользоваться. Надобно иметь терпение и быть уверену, что свет устроен на такой лад, что так было всегда, так и будет до его скончания. Не хочу в сем случае обойти молчанием один прекрасный и полезный пример; послушайте, пожалуйста.

Одна ослица родила, и сестра ее, добрая и скромная, решила, как того требует любовь, послать навестить ее с кое-какой необходимой помощью; позвав сына своего, осленка, нагрузила его некими травами, другими надобными вещами и отправила к ней. Он послушно пошел. Приходилось перебираться через бурную речку: подойдя к ней, он испугался быстрых волн и, не имея духу перебрести, повернул назад, сочинил какую-то небылицу и тем оправдался перед матерью; а назавтра она отправила его сызнова.

Вновь подступившись к речке, он охвачен был прежним страхом и, думая, что должны же эти воды стихнуть, улегся на берегу. Пока он пребывал в задумчивости, выскочила из воды лягушка, чтобы немножко погреться на солнце, и, видя лежащего осленка, в удивлении спросила, что он тут делает и чего ждет. Тот охотно ей отвечал, что надобно ему перебраться через реку и что он ждет, когда прекратит бежать вода, чтобы перейти посуху[124].

„Ох и дурень же ты, — отвечала лягушка, — коли этого дожидаешься, всю жизнь тут простоишь. Вот уже одиннадцать лет, что я живу в этой реке, и предки мои всегда здесь жили, и всегда я вижу воду так вот бегущею, и из отеческого предания знаю, что она всегда так бежала. С тех пор как сотворен мир, бе-жит эта река, и будет так бежать до его скончания, а потому велико же твое безрассудство, если ты думаешь, что эти волны прекратятся. Если ты хочешь перебраться на ту сторону и пойти своей дорогой, тебе придется войти в воду и замочить ноги, иначе не выйдет. Мир и эта река созданы на такой лад, поэтому наберись терпения, ибо намокнуть придется — меньшим не отделаешься“. Услышав это, он собрался с духом, перешел, а потом перешел и еще раз, когда возвращался домой.

Я решил рассказать эту историю, чтобы показать вам, что мир подобен той бегущей реке: он всегда был, всегда и будет полон невзгодами и трудами, а паче всего — для нас, ослов. Посему не следует жаловаться, что бедствия наши бесконечны, но скорее надобно в добром терпении сносить все и держаться, как держались наши предки. Что же до сравнений, которые приводил наш брат, скажу, что они не очень удачны. С овцами, говорит он, лучше обращаются. Кажется так, но на деле иначе: они тоже в величайшей тягости, ибо видят, что шерсть их стригут, молоко выдаивают, детей их отнимают от сосцов, чтобы вести на убой, а их самих обдирают, чтобы из шкур делать разные вещи, потребные людям, ласковым с овцами не для чего иного, как для величайшей пользы, какую они из овец извлекают. О, не будь у них величайшего терпения (какое хотел бы я видеть и во всех ослах), мы, несомненно, слышали бы непрестанные их сетованья и уразумели бы, что с ними обходятся хуже, чем с ослами. И собаки страдают не меньше, ибо их держат и кормят, чтобы они бились с волками и другими дикими зверьми, которые, помимо того, что заставляют их непрестанно бодрствовать, часто подвергают их жизнь величайшей опасности и оставляют на них отметины своих зубов. Но, может, они находятся в такой милости у хозяев, что могут терпеть неудачи без наказания? Нет, конечно: ведь за малейшую ошибку, какую допустят, их припекут палочным боем. О, будь у них возможность жить без этой должности, я уверен, они оставили бы занятие, в котором почитают себя несчастнейшими.

Затем, то, что он говорит об участи свиней, — пустое: не найдешь никого несчастней[125]. Мне пришла та же мысль однажды при виде того, как в доме моего хозяина хорошо обращаются со свиньею. Но когда я увидел, что она, изрядно откормленная тем самым хозяином, что так ее лелеял, была убита с величайшею жестокостью, какую можно вообразить, и изрублена в куски, как самая злосчастная скотина в свете, — считайте, что я переменил мнение, и покинула меня вся зависть, какую я питал к оказываемым ей ласкам.

Далее, что скажем об удовольствиях коней? О, сколь много ошибаются ослы, считая их удачниками, потому что с ними хорошо обращаются и прекрасно убирают такой