class="v">если машут доктор Юнг,

доктор Фрейд и доктор Бёрн,

доктор Адлер машет тож

и другие доктора,

машут крыльями ладош

санитар и медсестра.

Нам не надо докторов,

я лечиться не хотим,

мы психически здоров,

я здоровы как один.

Я тут все за одного,

мы тут весь один за всех,

ничего, что мы того,

знаю мы, нас ждет успех.

Не беда, что шквал и шторм,

выйдем в море поскорей,

поднимая парус штор,

занавески якорей.

За кроватью ляжем в дрейф,

там экватор. Юных юнг

бросят в море доктор Фрейд

доктор Бёрн и доктор Юнг.

Владимир Строчков. «Уплытие» [441].

Строчки Я тут все за одного, / мы тут весь один за всех, которые содержатся в обеих редакциях, подсказывают, что замена основана на девизе один за всех и все за одного. А имена психоаналитиков и строчки Нам не надо докторов, / я лечиться не хотим, / мы психически здоров, / я здоровы как один мотивируют сумасшествием грамматические аномалии в обозначении субъектов. В таком контексте и заглавие «Уплытие» становится метафорой сумасшествия.

Об этом стихотворении В. Строчков пишет так (в том же письме автору):

Поскольку мысли о безумии и раздвоении личности меня надолго не покидали, примерно месяцем позже появилось на свет и «Уплытие» – уже чисто «европейская» версия темы. Что же до изменений в местоимениях – поначалу мне казалось, что безумие героя должно проявиться не сразу, но позже я понял, что упоминание с самого начала Фрейда, Бёрна и Юнга всё равно сразу раскрывает карты в отношении его психики, и предпочёл тотальную игру местоимений сомнительным нюансам раскрытия темы.

Вполне прозрачное интертекстуальное основание грамматических аномалий содержится в таком тексте:

Голова имеет форму 3‐х голов

Это кто такой красивый?

         Знаем знаем

Ща всем миром то как зверь она завоем[442]

то заплатим до последних 3‐х колов

Нина Искренко. «Шары» [443].

Грамматические аномалии бывают связаны и с дистрибутивным употреблением формы единственного числа:

Когда придут годины бед

Стихии из глубин восстанут

И звери тайный клык достанут —

Кто ж грудею нас заслонит?

Так кто ж как не Милицанер

Забыв о собственном достатке

На нарушителей порядка

Восстанет чист и правомерн

Дмитрий Александрович Пригов. «Когда придут годины бед…» [444] ;

Вы скажете, что пыль не виновата:

Мол, ветр пришел и выклюнул лицо.

Но все же я смотрю на вас серьезно, как ребята,

Которые решили стать отцом.

Владимир Кучерявкин. «Рабы, ползущие в сознании, как мыши…» [445].

И. Б. Голуб указывает на то, что во фразах типа Бунтовщики потупили голову; Повелено брить им бороду «замена единственным числом множественного вполне допустима и специальной стилистической нагрузки не несет» (Голуб 2001: 229).

В приведенных примерах дистрибутивное единственное число вызывающе аграмматично, может быть, потому, что лексическое наполнение грамматических конструкций далеко от стандарта. Во втором из этих контекстов аномалия форм числа двойная: я смотрю <…>, как ребята и решили стать отцом.

У некоторых поэтов встречается и такое явление, которое можно было бы назвать антидистрибутивом:

Гуляя в утреннем пейзаже,

я был заметно одинок,

и с криком: «Маменьки, как страшен!»

пустились дети наутёк.

Леонид Аронзон. «Гуляя в утреннем пейзаже…» [446].

И мудрейшины вскричают:

– Соцли! Скоро грянут соцли!

Скоро будут каждый пуцли

властелины резерваций!

Пуцли-Вицли!

Вицли-пуцли!

Хау! Мы усё сказал!

Александр Левин, Владимир Строчков. «Песнь о народных гайаватах» [447].

Леонид Аронзон приписывает детям реплику, в которой форма множественного числа семантически соотнесена с множественным субъектом речи, но при этом крик Маменьки, как страшен! (помещенный в кавычки) оказывается абсолютно нереалистичным, хотя вполне нормативно было бы ой, мамочки[448].

Александр Левин и Владимир Строчков демонстрируют объективное противоречие между грамматикой и семантикой: местоимением единственного числа каждый обозначается дистрибутивное множество. Числовые аномалии этого текста (Скоро будут каждый пуцли / властелины резерваций) определяются и тем, что имя Вицли-Пуцли (бога солнца, плодородия и войны у ацтеков) по буквенно-звуковому составу омонимично русским формам множественного числа. В заключительной строке Хау! Мы усё сказал! местоимение мы оказывается одновременно и «мы императорским», и мы, обозначающим «мудрейшин», и мы, относящимся к соавторам текста. При любой из названных референций здесь отчетливо выражено противоречие между семантикой единичности и множественности.

Аномальное множественное число в уподоблениях, вероятно, тоже можно воспринимать как антидистрибутив:

Когда вокруг чьи-то взоры

Передо мной сверкают, как рыбья чешуя,

И чья-то тень крадется, словно воры,

Рождая темные вопросы бытия

<…>

Тогда, растоптанный, как папиросная коробка,

Закрыл глаза и улетаю робко.

Владимир Кучерявкин. «Когда вокруг чьи-то взоры…» [449] ;

Я на диване лег, как в речке крокодилы.

И радио, где музыка играла,

Вдруг сделав перерыв, чего-то врало.

А я себе дремал и просто спал.

Владимир Кучерявкин. «Под лампой в керамическом бардаке…» [450] ;

…растет и леденеет голова.

И вот на черном полувыцветшем диване

Раскачивается толстая, как мамонты, змея,

Что-то врет и ручкой мягкой манит.

Владимир Кучерявкин. «…растет и леденеет голова…» [451].

В таких случаях грамматика сравнений может быть интерпретирована как синтаксический эллипсис: И чья-то тень крадется, словно (*крадутся) воры; Я на диване лег, как в речке (*легли) крокодилы; Раскачивается толстая (*какими бывают) мамонты, змея.

Пример подобной грамматической аномалии вне сравнения:

вот ходит он почти на цырлах

да почему почти

когда бывал на свете штирлиц

он тоже был людьми

Данила Давыдов. «вот ходит он почти на цырлах…» [452].

У Виктора Сосноры есть такие строки:

Я пишу, но это не «я»,

а тот, кто во мне, задыхаясь, пишет, —

Гусь перепончатый, за решеткой груди сидящ

то на одном, то на другом стуле.

То на одном, то на другом суку кишок

клювами водит, макая в печень,

то забирается в мозг и выглядывает в мой глаз,

то сжимает и разжимает когтями сердце.

Виктор Соснора. «Я пишу, но это не „я“…» [453].

Здесь форму множественного числа клювами можно понимать как обозначение интенсивности совмещением метафорического сравнения и синекдохи: ‘клюет так сильно и часто, как будто у него несколько клювов’. Такой образ подобен технике мультипликации