— Надя — наш игровой предводитель, я, Макс…

— И?

— И — все. — Девочка опустила глаза долу, сцепив пальчики на коленях, обтянутых черными легинсами.

— И еще один человек, — будто не услышав последней фразы, продолжил Андрей. — Тот, что стоял в лесу и наблюдал, как пожилой сосед пытается помочь вам вытащить машину. Сам он ничего делать не мог — его всего колотило, правда?

Девочка подняла на него умоляющие глаза:

— Мы с Максом тут ни при чем… Честное слово!

Красный плюс — уничтожить. Синий минус — оставить в живых. Лаконичные обозначения на бланках программы Т-4. Пациенты, расстрелянные в лесах Западной Пруссии, удобные автобусы с надписью «Торговля кофе “Кайзер”», только пахло в них вовсе не кофе. Это были первые передвижные газовые камеры. За ними последуют другие, попросторнее, оборудованные в виде душевых. Больные сами раздевались, упрощая работу палачам, потом пускался газ: карбон моноксид. После оставалось только выломать золотые зубы и — сжечь. Сладкий запах пополз над Германией, запах евгеники, науки об улучшении человека.

Организация предполагала несколько простейших ступеней: раз — учет и контроль всех частных и государственных больниц и приютов. Два — бланки по пациентам отправлялись на «отбор» трем медэкспертам, где ставились те пресловутые плюсы и минусы. Три — к больницам и приютам подъезжали автобусы, увозящие пациентов уже в одно из шести заведений для умерщвления. В замке Хартхайм, блестящем примере ренессансной архитектуры, больных перед умерщвлением еще и фотографировали. Врачам на память. А там оставалось только придумать более-менее уместную причину смерти и написать письмо родственникам — пример бюрократически-сентиментального штиля: «К нашему большому сожалению, мы вынуждены сообщить Вам… скоропостижно скончался… При его тяжелой неизлечимой болезни смерть означает для него избавление».

Впрочем, несмотря на все меры предосторожности, слухи стали просачиваться — жуткие истории, рассказанные медперсоналом, похожие на детские «страшилки», темный густой дым, день и ночь валящий из труб крематориев — центров уничтожения. Сладковатый трупный запах смешивался с туманами Саксонии и Ленца, и обитатели соседних городов и деревень забили тревогу. Гитлер распорядился приостановить программу. Приказ фюрера застал служащих Канцелярии врасплох. Мощная бюрократическая машина тормозила со скрежетом. Но разошедшихся докторов было уже не остановить — они увлеченно продолжали умертвлять своих пациентов уже любительски, на местах: от голода, сажая их на специальную «безжировую диету» (так называемая диета Е), или медикаментозно.

Впрочем, Институт антропологии, наследственности и евгеники кайзера Вильгельма решил не ограничиваться только отрицательной селекцией. Мало было уничтожить негодных — убитые освобождали место для идеального человека. И работники института подошли к его созданию с типично немецкой обстоятельностью.

Никита Торняков жил с бабкой.

— Бабка у него уже в маразме, — доверительно сказала Андрею Тася под конец допроса. — Они живут на ее пенсию, у нее надбавка «Дети войны», а родители квартиру сдали и дауншифтить в Таиланд свалили, на сына вообще положили. — Тася задумалась и добавила: — И я их не осуждаю. Никита… Он неприятный очень.

Маша смотрела на открывшего ей дверь молодого человека лет двадцати, почти полного альбиноса. Белые волосы, бесцветные глаза. Единственным ярким пятном на лице выделялись багровые прыщи, их Никита, как выяснилось из последующей беседы, теребил беспрестанно, как четки — ревностный католик. Торняков был в шортах и майке, позволявших оценить костлявую сутулую фигуру. Войдя вслед за Машей, Андрей смерил юношу оценивающим взглядом, какие-то намеки мышц у него все-таки имелись. И поморщился: парень был не на шутку волосат, но волосы на руках и ногах тоже были белесыми. Однако Маша, похоже, вовсе не разделяла его отвращения.

— Добрый день, Мария Каравай, — сказала она, протянув руку, которую тот, оборвав нервное теребление прыщей, вяло пожал. Рука у Никиты оказалась холодной и влажной.

— Никитка, кто это? — раздался шамкающий голос откуда-то из глубин темного коридора.

— Это ко мне, ба, — гаркнул туда же Никита и криво усмехнулся: — Тут поговорим, если вы не против.

— Никита, мы знаем, — мягко начала Маша, стараясь не смотреть, что он делает со своим лицом, — что вы вместе с Тасей и Максом неделю назад заезжали к Надежде Шварц.

Никита кивнул.

— Вы близко с ней знакомы?

Альбинос еще яростнее стал расчесывать подбородок.

— Нет. То есть да, — высокомерно сказал он. — Она наша Галадриэль.

— Королева эльфов, — понимающе улыбнулась Маша. — Как во «Властелине Колец».

— Нет, — злобно зыркнул на нее Никита. — Как Королева. И все.

Почему она сразу решила, что спорить с ним не следует? Он выглядел… Не очень в себе. То, что Андрей сейчас молча стоял за ее спиной, Машу несколько ободряло.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, Никита.

— Мы не могли быть близки. Я — простой эльф.

— Мммм… Ясно. И как часто вы общались? — попыталась подойти с другого бока Маша.

— Перед играми — несколько раз в неделю, — с вызовом сказал Никита.

— Где встречались?

— Тут. Иногда — в кафе.

— Никитка, сволочь! — раздался тот же шамкающий хриплый голос из глубины квартиры. — Иди сюда, я лекарства не могу найти!

— Извините. — Никита опустил бледные руки, похожие на крылья какой-то несуразной птицы. — Я сейчас.

И ушел в темноту коридора.

— По-моему, он болен на всю голову, — тихо сказал Андрей Маше на ухо. А оттуда, куда ушел юноша, донесся грохот, будто железная коробка упала на пол и покатилась, затем хриплый старческий голос начал кричать, и Маша, шокированная, обернулась к Андрею — то был отборнейший мат. Звук стал тише — Никита закрыл дверь. Но его голоса слышно по-прежнему не было. Только бабкин.

Андрей, кивнув, быстро сделал несколько шагов по коридору, толкнул рассохшуюся дверь в комнату — и тихо присвистнул. Оставаясь на пороге, он поманил Машу, и она подошла, стараясь не скрипеть половицами. Первое, что бросилось ей в глаза, — на стене висел ковер: туркменский, практически один в один как тот, что украшал с детства и ее комнату. А так — небольшое пространство казалось абсолютно безликим: пыльная люстрочка на три рожка, тахта, письменный стол…

— Не туда смотришь, — ткнул Андрей пальцем в центр ковра, где, почти незаметная среди ярких сполохов геометрического узора, висела старинная сабля. Узкая, серебряная. С черной рукояткой.

— Вам не следовало заковывать меня в наручники. — Никита, сгорбившись, сидел на том же месте, где еще совсем недавно находился его приятель по ролевым играм.