выходить из лагеря – до уточнения списков и выдачи разрешений на выход. С течением времени этот и другие вопросы содержания в лагере будут урегулированы. А пока добро пожаловать в лагерь Фусими, господа!

Вслед за офицерами Ландсберг зашагал к домикам, внимательно их разглядывая. Примерно половина легких каркасных строений была крыта рисовой соломой, а остальные – видимо, совсем недавней постройки – имели черепичные крыши. Имея опыт пребывания в этой стране и зная особенности ее климата и природы, Ландсберг не удивлялся легкости и даже некоторой хлипкости строений. Японские острова, как он знал, были подвержены частым землетрясениям, и легкость конструкций при этом природном бедствии спасала обитателей от тяжелых ранений в случае обрушения жилищ.

Была знакома Карлу и особенность здешних соломенных крыш – точно такая же была в гостинице Нагасаки, где он прожил достаточно долго. Ландсберг знал, что в сильный дождь – а лето и осень в Японии традиционно были весьма дождливы – такая крыша течет как решето. Сколько предстоит пробыть в плену – никто не знал, но предполагалось худшее, и поэтому Ландсберг решил выбрать себе жилье под черепичной крышей. Эти домики были меньше других, и стояли словно на отшибе, у забора – ну и что из того, рассудил он? Забор прикроет от ветра, а надежная кровля – от дождей. Зимой в таком домике, конечно, будет собачий холод – но до снега с ветрами надо еще дожить!

Ландсберг зашел в один домик, в другой – и убедился, что кроватей как таковых здесь не имеется. Полы были всплошную застелены тонкими циновками, на которых лежали толстые двойные соломенные маты – это и были кровати. Вместо подушек в изголовье лежали деревянные чурки и соломенные цилиндры, накрытые тряпицами. По бокам матов стояли небольшие тумбочки, украшенные пустыми бутылками из-под пива. Бутылки заменяли тут вазы – в горлышки каждой чья-то рука заботливо воткнула букетики цветов. Комнаты отделялись одна от другой совершенно по-японски – легкими рамами с натянутой на них плотной желтоватой бумагой. Эти внутренние рамы называются, кажется, фусума, припомнил Карл.

Обозначить занятость выбранного жилья было совершенно нечем, и Ландсберг решил дождаться своего будущего соседа на пороге. Но время шло, а к домику никто больше не подходил. Устав ждать, Ландсберг прошелся по крохотной веранде, опоясывающей дом – и тут же его окликнул штабс-капитан Рогайский:

– Алло, Карл, вот ты где! А я ищу, ищу… Неужто ты в этаком скворечнике решил поселиться? Пошли, я тебе кровать занял, в соседнем домике! Там попросторнее!

– Спасибо, дружище, но… Там крыша соломенная?

– Да, а что?

– Тогда уж лучше ты ко мне переселяйся, Аристарх! Погоды тут весьма дождливые, через неделю протечет твоя солома, и заквакаешь, аки жаба болотная! А то и жабры скоро вырастут. Поверь старому саперу!

– Далековато, вообще-то, от столовой, – засомневался Рогайский. – И вообще не слишком уютно… Думаешь, тут покойнее? А не одичаем тут, на отшибе-то?

– Хочешь пари? Ставлю свое будущее месячное офицерское жалование, что на следующий день после первого же дождя все наши побегут под черепичные крыши!

– Ну, тогда я пошел за своим мешком! – решил Рогайский.

Заглянув внутрь домика, он присвистнул:

– Да тут пусто, как у прапора в карманах после увольнительной! Стены бумажные, входная дверь не запирается. Под ней щели – дуть будет изрядно!

– У японцев везде щели, – пожал плечами Ландсберг. – Я живал прежде в таких домах – при здешней жаре и влажности вентиляция совсем не кажется лишней, Аристарх! Поверь! И щели в дверях тут полезны – не заклинит при землетрясении! Замков и засовов нет – так здесь не воруют, друг мой! Привыкай! Зимой в японских домах, конечно, собачий холод, так как температура от уличной не отличается. Тепло у японцев только у очага, который сверху накрывался столом с одеялом вместо скатерти. Вся семья жмется к этому столику, засовывая ноги под одеяло.

– И ты меня сюда зовешь, Карл? – ужаснулся Рогайский.

Уже на пороге дома он спохватился:

– Послушай, Ландсберг, а где тут э-э… удобства? Ну, уборной я не вижу!

Ландсберг рассмеялся и ткнул пальцем назад:

– Видишь ящик с дырой наверху? Это и есть здешняя уборная. Японские «золотари» обходят дома по утрам и покупают у жителей содержимое таких ящиков. Потом как-то перерабатывают свою э-э… добычу, и продают крестьянам в виде удобрения для овощей.

– Ф-фу! А где они, пардон, газеты берут?

– Туалетную бумагу жителям Страны Восходящего солнца заменяют сосновые щепки длиной до четверти метра и шириной от одного до трёх сантиметров. И не ужасайся, Аристарх! Древние греки в уборных даже куски пемзы использовали! Ты ведь учил в гимназии греческий язык? Значит, должен знать греческую поговорку: чтобы подтереться, достаточно всего трех камней!

– Черт бы этих япошек вместе с греками побрал! – взмахнул руками Рогайский. – Вместе с ихними камнями и деревяшками! Я уже начинаю чувствовать себя каким-то Пиноккио[5]! Деревенею! Пойдем-ка в столовую! Ужин нам обещали предложить через полтора часа, прошло уже два!

* * *

Вскоре, как и было обещано, из центра лагеря раздался металлический звон: повара-японцы подали сигнал об ужине частыми ударами по подвешенному у входа в столовую куску трубы.

В офицерской столовой сахалинцев ждали новые объявления японской военной администрации. Кривоногий майор, которого сахалинские остряки уже успели окрестить Кавалеристом, через переводчика довел до сведения господ военнопленных правила содержания в лагере.

Домой писать никому не возбраняется, однако самостоятельно отправлять письма запрещено: вся корреспонденция должна обязательно проходить через военную цензуру. Почтовые принадлежности будут розданы всем желающим после ужина. Тотчас же после ужина следует написать и прошение на выплату жалования – эти бумаги будут переданы в Центральное бюро военнопленных в Токио, а оттуда – в Русское бюро военнопленных, от которого, собственно, и зависит выплата жалованья и его своевременность.

Помимо трехразового бесплатного питания все пленные будут получать денежное довольствие от российского правительства. Выплаты производятся через посольство Франции в Токио. Господа офицеры будут получать по пять – десять иен ежемесячно, в зависимости от чинов. Унтерам в зависимости от количества лычек полагалось в месяц от одной до полутора иен, рядовым – по пол-иены[6].

– После ужина вместе с бумагой и конвертами господам офицерам будут розданы бланки с текстами четырех клятв, без принесения которых выход за пределы лагеря не будет разрешен, – объявил Кавалерист. И даже извинился, что из-за языковых трудностей текст клятв написан только по-японски. Смысл обязательств был понятен: не пытаться бежать, не прибегать к услугам почты минуя военную цензуру, не общаться с пленными из других лагерей