– И не забудьте, господин Ландсберг, упомянуть о причинах поразительной гуманности, проявленной к вам японцами при взятии в плен. Как это вы сумели избежать неминуемой казни? С жителями Сахалина японский десант, как известно, не особо церемонился! Ходят, знаете ли, всякие слухи о предъявленном вами врагам некоем опознавательном амулете. Откуда бы таковой взялся у верного государю и отечеству русского офицера, интересно узнать? Впрочем… Оставим это для рапорта, для рапорта! А засим – позвольте откланяться! Прошу простить – дела, дела, господин коммерсант!

В домике Ландсберга ждала еще одна неприятная встреча. Навстречу ему с татами поднялся прапорщик Кондратьев, в прошлом тюремный надзирать. Свой воинский чин Кондратьев получил в пору спешной мобилизации островного населения, накануне нашествия японского десанта. Что, впрочем, не мешало ему считать себя кадровым офицером.

– А-а, вот и вы, Ландсберг! – он развязно-шутливо кинул руку к виску. – Вот, решил у вас с Рогайским поселится. Штабс-капитан, естественно, не возражает. Надеюсь, что и вы не откажете в приюте товарищу по службе! Не откажете ведь, Ландсберг?

Глава шестая. Появление доктора Клюгера

Ивелич шумно обрадовался звонку Дитятевой и предстоящей встрече с Ландсбергом, подробно расспросил о вердикте консилиума, пренебрежительно фыркнул и пообещал непременно привести с собой какого-то толкового доктора – хоть и молодого, но успевшего объездить в поисках новейших медицинских идей полмира.

Едва Дитятева успела повесить на место слуховой рожок телефонного аппарата, как коридорный доложил о приходе посыльного от Стронского. Тот прислал забытое у него Карлом «вечное перо», объемистый сверток и письмецо, на которое посыльный, по его словам, должен был непременно дождаться ответа. Не желая тревожить супруга и не сомневаясь в том, что он все равно показал бы ей письмо, она вскрыла конверт.

Там оказалась не только записка, но и бланк телеграфной депеши со вкривь и вкось наклеенными лентами, а также украшенный синими штампами русской и немецкой почтово-телеграфных контор.

«Дорогой Карл Христофорович! Не спешил вернуть Ваше „перо”, поскольку полагал неминуемой еще одну скорую встречу с Вами. Однако узнал о Вашей болезни из газет, и решил не дожидаться, пока оправитесь и вспомните старика.

Как мы и уговаривались, я немедленно протелеграфировал Гансу Ландсбергу в Германию о том, что его «блудный родственник» сыскался. Ответ из Германии, поступивший уже сегодня утром, прилагаю.

Желаю Вам, дорогой Карл Христофорович, скорейшего выздоровления. От души надеюсь, что морская раковина, почитаемая у народа Маори как священная и дарующая исцеление от всех известных этим островитянам болезней, поможет также и Вам. Видимо, не зря я вез ее в Петербург с самого края света: Бог даст – пригодится Вам! Островитяне Маори, чтобы Вы не сомневались, кладут такие раковины у ложа больных, однако их Лекари при этом полагают, что здоровым людям лучше держаться от целебных раковин подальше.

Не откажите в любезности, мой друг, черкнуть с подателем сего пару строк – и относительно своего здоровья, разумеется, а также о планах относительно Ганса Ландсберга. Ответите ли Вы ему самолично либо и далее оставите меня своим почтовым посредником?

Искренне ваш – Р. А. Стронский»

В свертке оказалась причудливая большая раковина бело-розового цвета. Диковина имела длинный «хвост», покрытый, как и сама она, длинными острыми шипами.

Дитятева невольно усмехнулась: класть этакую колючку в постель больного, теряющего временами сознание человека было бы верхом легкомыслия. Одно неосторожное движение больного – и ему придется добавить себе еще один эпитет – раненый…

Телеграмма, как и все предыдущие эпистолярные послания Сумасшедшего Ганса, была на немецком языке и крайне лаконичной.

«Рад. Жду в Вестфалии, ибо одному потомку крестоносцев достройку фамильного замка не вытянуть. Ландсберги, вперед!»

Вызвав коридорного, Ольга Владимировна велела принести посыльному моряку чашку чаю и тут же села писать ответ. Потом снова затрезвонил телефон – звонили со «станции скорой помощи», еще одного столичного нововведения последних лет, о котором Дитятева раньше и не слыхала.

Звонивший сообщил, что по просьбе профессора Батлера и по договоренности с профессором Вильке из Свято-Евгеньевской общины карета для перевозки больного будет подана к черному ходу гостиницы в пять часов пополудни. Потом раздались еще два звонка подряд: телефонировали доктор Мельников и старший ординатор Хирургического павильона Свято-Евгеньевской общины. Мельников поинтересовался самочувствием больного, а ординатор подтвердил готовность больничной палаты и хирургического персонала лечебницы к приему пациента.

К этому времени явился и граф Ивелич. Старые друзья встретились очень тепло. Ольга Владимировна из деликатности, не желая смущать старых друзей, вышла из кабинета, и тут познакомилась с доктором Климовым, которого привел Ивелич.

«Молодой» доктор Климов оказался, к облегчению Дитятевой, совсем даже не молодым – человеком слегка за сорок, одетым по последней парижской моде. С собой Климов принес внушительный портфель, в котором иногда что-то брякало и звякало. Спросив у хозяйки дозволения, доктор немедленно стал курить одну за другой тонкие египетские папироски и с искренним интересом расспрашивать Ольгу Владимировну о Сахалине.

– Знаете, сударыня, я ведь дважды совсем рядышком был от вашего острова – а вот не заглянул, – сообщил Климов. – Как именно рядышком? Один раз на Камчатке, когда из Североамериканских Штатов возвращался, второй раз в Японии погостил, на пути с Гавайских островов.

Выкурив четвертую папиросу, Климов глянул на часы и решительно выставил Ивелича от больного:

– Довольно пока, Марк Александрович! Дай-ка и мне пациентом позаниматься, в конце концов. Успеете, наговоритесь! А вы, дамочка, – Климов оценивающе поглядел на сиделку. – Вы, дамочка, кажется тут за сиделку и сестру милосердия? Извольте пройти со мной, будете помогать в осмотре…

Не возражая другу, Ивелич перебрался от Ландсберга в гостиную, подвинул кресло так, чтобы быть напротив Ольги Владимировны.

– Вот, значит, вы какая…

– Не понимаю… Какая?

– Знаете, Ольга Владимировна, Карл никогда не был щедр на дружескую приязнь. Но уж если выбирал друга, то это было навсегда. Вы, насколько я понимаю, именно из таких – из верных друзей.

– Благодарю… Но не слишком ли рано вы делаете такие выводы, ваше сиятельство? Ведь мы с вами едва знакомы!

– Перестаньте, – махнул рукой Ивелич. – Достаточно того, что я хорошо знаю Карла! К тому же из четверти часа, которые я провел сейчас с ним, половину времени он потратил на рассказы о том, какая вы замечательная.

– Как вы находите Карла? Его состояние и… вообще?

– Ум его крепок и ясен, как и в молодости. Жаль, очень жаль, что он не счел себя вправе дать мне знать о себе раньше – впрочем, он