Вечером того же дня он напился. Сильно. Первый раз в жизни. Татьяна тщетно пыталась успокоить, выступая в роли бесплатного психолога.

— Матвей, хватит! Это не поможет! Ролик удалим! Народ в ящике сидит! Послушай! Судимый психопат устроил дебильный пранк! И что? Да никто не знает, как бы поступил в такой ситуации! Я, кстати, тоже. Жить хочется всем.

— А я вот… Уз-уз-нал, — блеял фейковый герой. — Раз, и нет детишек… А я есть. Дерьмо я, Тань. Собачье дерьмо. Мне ж с этим до конца дней… Все забудут, я не забуду.

— Дети живы и даже счастливы. Они такого представления никогда не видели. Ты никого не убил. И ты не дерьмо хотя бы потому, что говоришь про это.

Оторвал от рюмки пьяный взгляд Мотя, загнусавил, словно вампир беззубый.

— Да я и был дерьмом! Вааще…

— Ты при мне задержал бандита! Ножом получил!

Самое бы время признаться, что никакого бандита не было, но не хватило духа. Потом водки не хватит. Промолчал.

— А граната? Он правду сказал, что ты знал?

— Да откуда? На ней же не написано.

— Но ты лег на нее! Вот!

— Там… Там времени не было думать… А здесь было…

Утром следующего дня, когда жизнь заиграла новыми холодными красками, Матвея вызвали в Управление. К Лопыреву. Он хотел отмазаться, соврав, что на заявке, но потом плюнул и поехал. В конце концов все равно достанут и надругаются. Кое-как побрился, облился туалетной водой, но выхлоп перебить не сумел.

Надвинул бейсболку на лоб, очки потемнее. И бегом до «Соляриса». Любой шум за спиной воспринимался однозначно, как удар ножом: «Смотрите, это тот самый, что деток не пожалел! Чтоб ты сдох, собака!» А что мать скажет, когда узнает? А она узнает — добрые люди подскажут.

На плакате, где он с Алмазовым, кто-то замазал его глаза черной краской. С пятен текли черные слезы. Козлы. Можно подумать, сами такие храбрые… Да в лучшем случае один из сотни кнопку бы нажал. Зато ближнего затоптать — это мы в первых рядах!

Единственным поддержавшим кроме Татьяны оказался Степа.

— Старик, если честно, не знаю, нажал бы я кнопку. Осуждать легко. Не парься. Знаешь, в уставе армии Израиля есть право на предательство. В плену, под пытками можешь сдать своих. И никто не осудит. Потому что это твоя жизнь и только ты можешь ею распоряжаться. Даже если погибнут другие.

Слабое утешение. У нас не Израиль.

Лопырев напоминал Жеглова во время разговора с трусом Петюней. Как и предполагал Матвей, он входил в число полумиллиона тех, кто посмотрел позорное видео. И теперь жаждал крови. Нет чтобы пивка предложить.

— Про гранату — правда? Ты действительно думал, что она с дефектом? Автоматы-то игрушками оказались. Только честно.

По генеральскому взгляду Мотя понял, что выкручиваться бесполезно, но все-таки попытался.

— Ну… Фифти-фифти…

— Я спрашиваю — честно! — жестко перебил Лопырев.

— Да… Думал — пустыха.

Полковник поднялся со стула, Мотя чуть вжал голову в плечи и прижал подбородок к груди, посчитав, что сейчас в челюсть прилетит удар. Но Лопырев никогда не бил ни подозреваемых, ни подчиненных, за что прослыл в системе чудаком-либералом. Вместо этого швырнул на стол смартфон.

— Герой хренов. Почитай, что пишут! Ты не себя, ты всех нас подставил. Тех, кто погиб, но пули бандитской не испугался! Черта с два теперь отмоешься! Гаденыш.

Хорошо, не проклял. Мотя попытался полемизировать.

— А вы бы… Нажали?!

Полковник, как опытный руководитель, грамотно ушел от ответа.

— При чем здесь — нажал, не нажал?! Я бы не довел до такого… Лучше б тебя за блогера турнул.

Матвей давно понял, что пощадил его тогда Лопырев не из благородства или от доброты душевной. Полетели бы все на вольные хлеба. И он сам, и майор Хром, и весь отдел кадров. Ибо министр всех повязал кровью. Накосячит подчиненный — отдувается руководство. Сейчас, наверно, не пощадит.

— Что, кстати, по нему?

— Ищу.

— Значит так, прыгун… Сейчас едешь в отдел и сидишь тише травы, ниже воды. В смысле — наоборот. Прессе никаких комментариев. Через неделю про тебя все забудут. Не та ты фигура. Плакаты идиотские с Алмазовым сними.

Это было неожиданно. Минимум, на что рассчитывал Мотя, — увольнение. Максимум — расстрел за предательство и трусость. А тут просто плакаты. Хотя как их снять — он не представлял. Но все равно захотелось припасть к ногам доброго барина, разрыдаться и облобызать сапожки хромовые. Кому он нужен вне системы с такой-то рекламой? Чем на хлебушек заработает? Даже в «Шестерочку» охранником не возьмут.

— Я… Искуплю… Я докажу.

— Я сказал — сидеть и не высовываться! Мироновым теперь другие займутся. Знаешь, что такое стратегия? Это чувствовать момент, когда воевать, а когда заткнуться. Вот и заткнись. И жвачку купи…

В тот же день пресс-служба УВД на официальном сайте ведомства разместила сообщение, что оперуполномоченный криминальной полиции капитан полиции Бердяев М. А. проводил комбинацию по задержанию опасного преступника и действовал по ранее утвержденному плану. Он знал, что никакого взрыва не будет, и умышленно отвлекал внимание преступника, затягивая время. К сожалению, по объективным причинам задержать последнего не представилось возможным. Розыск продолжается.

Комментарии были отключены.

* * *

Еще одним человеком, переживавшим не менее тяжелую драму, чем Бердяев, оказался несчастный следователь СК Евгений Андреевич Панфилов, пойманный с поличным любимой женой в массажном салоне. Да еще в состоянии, когда организмом управляют исключительно рефлексы. Как опытный следователь, он понимал, что это не совпадение. Не бывает таких совпадений, кроме как в дурном кино. Дедуктивный анализ фактов указывал на подлую подставу. Да, он иногда посещал «Кудесницу». С хорошей скидкой. Никто из сослуживцев про это не знал. Но если поставить задачу накопать на человека, можно легко выяснить. Все сейчас прозрачно. Элька, сучка, могла — не в детском садике работает. А дальше заманила Ирку в нужный момент. Цель? Да чтоб посговорчивее был. Это, мол, только начало. Но не знает она Панфилова. С Иркой он помирится, в конце концов, она тоже не святая. Да и куда денется? К старушке-маме вернется? Ага, уже бежит.

А с Элькой-подставщицей теперь разговор жесткий. Никаких компромиссов. И уедет ее Стасик в Магадан на максимальное количество лет, указанных в статье жестокого кодекса. Уж он постарается.

Сейчас Стас сидел перед ним. Вместе с заботливым адвокатом Сулеймановым.

— Я вынужден ходатайствовать перед судом об изменении меры пресечения. На домашний арест. А может, и не на домашний, — мрачно объявил следователь о намерениях.