было спокойно все обговорить, уточнить условия брака? Вместо того чтобы рыдать и шарахаться от меня как от чумного?

– То есть вот как ты это воспринимаешь, как договор?

– Да, Василиса, любой брак – это договор со своими условиями. И мои условия были более чем приемлемы.

– Почему тогда ты просто не пошел к моему отцу…

– Потому что я царь Нави! Как ты вообще это представляешь? Разумеется, я бы передал ему выкуп! – Кощей все-таки выровнял дыхание и добавил поспокойнее: – Я поступил согласно древнему обычаю: украл себе жену. И ты должна быть благодарна мне. Я хотел дать тебе время привыкнуть, хотя мог бы принудить к браку в тот же день. Другой спрашивать и ждать не стал бы. К своему царевичу ты же как-то привыкла. Небось, не плакала безутешно в брачную ночь… Что, за те две недели, что прошли от вашей встречи до свадьбы, у вас приключилась великая любовь?

Он зло сверкнул глазами, и Василиса порадовалась, что способность испытывать страх вернулась пока не в полной мере.

– Тебя это не касается, – сжав зубы, ответила она. – Ты превратил меня в лягушку. Три года на болоте! Я едва не забыла себя!

– Был уверен, что ты прискачешь через пару дней.

– Уверен. Ты был уверен! Иди отсюда, Кощей, пока я тебя не прокляла.

– Ты светлая ведьма, вам нельзя.

Василиса хрипло рассмеялась и тут же закашлялась: воздуха катастрофически не хватало.

– Кто тебе такую глупость сказал? Ты понятия не имеешь, что сотворила со мной Навь. Я теперь вообще не знаю, кто я. И я понятия не имею, на что в действительности способна, потому что царский дворец не самое подходящее место для ворожбы. Но сейчас мы тут вдвоем, Кощей. Хочешь проверить, могу ли я проклясть?!

– Одним проклятьем больше, одним меньше… – хмуро отозвался Кощей и вдруг зло улыбнулся. – А знаешь, это к лучшему, что ничего не вышло. Вечно плачущая жена чести мужу, конечно, не делает, но ее хотя бы можно игнорировать, а вот жена-истеричка – это уж совсем ни в какие ворота…

– Истеричка?! Да за тридцать лет я не устроила Ивану ни одного скандала!

– Что отлично демонстрирует, в каком состоянии пребывал ваш брак.

– В прекрасном! – рявкнула Василиса, не замечая, что перешла на крик. – Или надо было выйти за тебя?! Умерла бы от тоски в твоем замке, и моя могила была бы вечным памятником твоей мужниной любви.

Они застыли друг против друга, тяжело дыша.

«Убьет», – мелькнуло у Василисы. Кощей и правда выглядел так, будто готов ее убить.

– Отлично, – наконец прохрипел он. – Теперь я знаю, где ошибся. Мне стоило просто взять тебя в жены тем же вечером, консумировать брак, и все было бы в порядке.

– А-а-а, – протянула Василиса. – Так вот в чем дело. Тебе кажется, что ты поступил жутко благородно и я должна была за это благородство тебя любить и ценить. Так вот, Кощей. Нет ничего благородного в том, чтобы не насиловать. Не насиловать – это норма.

Василиса не сразу поняла, что случилось. В комнате резко стало холоднее. Тени на стенах стали глубже и резче, а лицо Кощея заострилось, и стало темнее. Она сглотнула.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – медленно и словно с трудом проговорил он. – Там, где я родился и вырос, действовало право сильного. И там ты бы давно была мертва, Василиса. После первого же «нет» была бы мертва. Впрочем, нет, не сразу…

От страха свело живот, но Василиса заставила себя спросить, хотя и получилось дрожа и шепотом:

– И ты считаешь, что это норма, от которой следует отталкиваться?

– Если бы я так считал, то мы бы с тобой здесь не разговаривали, – ответил он.

Она перевела взгляд на его руки: кулаки были сжаты, кожа на костяшках натянулась и побелела. В комнате становилось все холоднее и холоднее, и вместе со словами изо рта Василисы вырвалось облачко пара.

– Вот поэтому я и приготовила эликсир. И пила его. Увеличила дозу. Потому что я боюсь тебя. Потому что я понятия не имею, чего ты хочешь. А порой мне кажется, что ты хочешь завершить начатое. А жить в постоянном страхе… Я так больше не могла.

Некоторое время Кощей молчал, но Василиса видела, как тяжело он дышит, и это пугало. Тени клубились на стенах, и за окном словно сгустились сумерки во внеурочный час.

– Можешь быть спокойна, – наконец ответил он. – Ты давно мне совершенно не интересна. И если хочешь умереть, это твое право. Вот твоя склянка.

Он достал из кармана и кинул ей на кровать бутылек с эликсиром, развернулся на каблуках и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Дрожа от холода и пережитого стресса, Василиса перевела взгляд на окно, подернутое инеем.

«Вот и поговорили», – подумала она.

Глава 17

Выслушав Кощея, Баюн поиграл железными когтями, глубоко вдохнул, шумно выдохнул и неприязненно изрек:

– Не ожидал от тебя такой дурости, царь мой.

Кощей предостерегающе нахмурился, но Баюн не извинился.

– Ты подставил свою жену, этот мир и меня. Вздумай Марья играть по-крупному, она здесь камня на камне не оставит. И я буду ответственен за это, потому что эта территория вверена мне, а я как дурак доверился тебе!

– Ты забываешься, – нахмурился Кощей, но Баюн лишь фыркнул в ответ.

– В том-то и дело, что никак не получается. Но ближе к делу. Что же это за источник такой, которым похваляется Моревна?

В кабинете Кощея их было четверо. Сам хозяин, Василиса, начальник Конторы и Сокол. Василиса сидела в своем кресле и вглядывалась в темень за окном. Часы на стене, те, что показывали местное время, утверждали, что уже второй час ночи. Мысли ее были далеки от этого разговора, и она слушала, едва понимая, о чем они говорят. Ей было жаль Баюна, он ответственно относился к безопасности на своей территории. И жаль Сокола, которому пришлось сорваться в ночи, приехать сюда и теперь перебирать возможные последствия самонадеянности Кощея. Он сидел на стуле, подавшись вперед, уперевшись лбом в сложенные в замок руки, и на щеках у него ходили желваки, выдавая его чувства с головой. Где-то глубоко внутри ей не хотелось жалеть Кощея, но он был ее мужем. И Василиса видела, насколько нелегко ему сейчас дается вся эта ситуация. А еще ей было жаль себя. Но это могло подождать. Кощей попытался отправить ее спать, но Василиса воспротивилась, заставила себя собраться и переодеться, правда, отчего-то во все серое, и теперь была едва заметна в тени шкафов. Впрочем, тени здесь были уж очень густые, плотные, почти осязаемые, не иначе как Кощей осознанно или нет пытался укрыть ее от чужого внимания.

Но Баюну и Соколу и так было не до нее.

– Я знаю только два подобных источника силы, – ответил Кощей. – Один из них – Алатырь-камень, но мы все понемногу черпаем из него, думаю, если бы он попал к кому-то в руки, то мы бы уже это почувствовали. Второй – цветок папоротника.

Баюн, не перебивая, выслушал Кощея, и на те несколько секунд, что он выпускал и втягивал когти, словно не мог определиться, убивать сейчас или потом, его лицо приобрело поистине зверское выражение.

– Чушь, – наконец рыкнул он. – Цветок папоротника – сказка для магов-подмастерьев. Чудодейственное средство обресть небывалую мощь без ученья и мученья. Мне странно, что ты, Кощей, наивно веришь в подобные побасенки.

Кощей… Василиса оторвалась от созерцания окна и посмотрела на Баюна. Она и не помнила, когда он в последний раз называл его так. Может быть, без нее…

Но слова уже прозвучали, и в комнате словно стало темнее. Магия, заключенная в голосе Баюна, приготовилась рассказать сказку, скрытую за этим именем. Страшную, черную сказку.

Что-то дрогнуло в лице Кощея. Задетая гордость. Василиса достаточно знала его, чтобы не заметить и не предположить последствия.

– Перунов цвет существует, – тихо сказала она, и ее услышали.

Баюн и Сокол как по команде обернулись к ней. Кощей тоже посмотрел на нее – внимательно, изучающе.

– И ты туда же! – взвился Баюн и снова выпустил когти. – Бред теперь передается воздушно-капельным путем? Или только половым, и можно не беспокоиться?

– Я видела его, – спокойно ответила Василиса и заглянула в налившиеся расплавленным золотом глаза начальства.

Он злился, потому что боялся. Это она могла понять. Почему же ей совсем не было страшно? Тупая пульсирующая боль, поселившаяся между ребер, затмевала все.

– Что? – рыкнул Баюн.

– Я видела его, – повторила она. – Пока бродила в Лесу. Однажды ночью я наткнулась на заросли папоротника. Он расцвел совсем рядом с тропой.

– И какой он? – тихо спросил Сокол.

– Он… – Василиса нахмурилась, вспоминая. Вот она идет по тропе, и на обочине среди почти черных в темноте листьев ярко сияет что-то белое с алой сердцевинкой.