– Это не так просто, – ответил Кощей, и впервые за все то время, что Василиса знала его, в его голосе ей послышалась нерешительность.

– Тогда тебе стоит поторопиться, – ответила Марья.

И тут произошло одновременно три вещи. Луна зашла за тучи, мимо Василисы промчалась с громким лаем огромная черная собака, а Марья отвлеклась, взглянув ей вслед. В этот момент на нее спикировал сокол, впиваясь острыми когтями в руку, сжимающую цветок. Моревна вскрикнула от боли и от неожиданности разжала ладонь. Белый цветок упал прямо рядом с Василисой. Из последних, непонятно откуда взявшихся сил она схватила его.

И все замерло.

Мир застыл, повинуясь ее желанию остановить творящийся кошмар. Василиса ощутила, как сила наполняет ее до краев, при этом оставаясь подвластной ей более, чем когда-либо прежде. Ее собственная странная сила, которую она до сих пор не до конца понимала. Никогда она не ощущала себя настолько могущественной. Все внезапно стало предельно ясным. Лес вокруг раскинулся перед ней, словно на ладони, и зазвучал тысячей голосов. Василиса услышала, как стучит сердце волка где-то поблизости, как умывает мордочку белка, как чистят перья птицы, как ползет по травинке жук, как жадно пьют воду деревья. Поляна, до этого окутанная ночной тьмой, озарилась светом. Он шел отовсюду: от каждой травинки, от каждого листа, словно лился из самого воздуха. Василиса видела каждую росинку, выпавшую этой ночью, ощущала, как рисует узоры в воздухе незаметный доселе ветерок. И внезапно очень четко осознала, что представляет собой ее сила. Во что она превратилась в подземельях Кощея. Какой глупостью было не доверять ей. Магия жизни, пропущенная сквозь смерть, сопряженная с ней. Перунов цвет не давал новых сил, лишь многократно – тысячекратно – усиливал уже существующие. Сейчас она не просто чувствовала природу – она была ею, и все ее дети были послушны ей в той мере, в какой вообще бывают послушны дети. Она не нуждалась в истинном зрении, чтобы прозреть и увидеть. Она черпала знание о мире и каждом его фрагменте из самого бытия. Жаль только, не всегда понимала, что именно теперь знает. Но ведь это лишь пока…

Мир обрел краски, которых прежде Василиса не видела. Он был прекрасен и изумителен и восхищал до слез. Василиса чувствовала себя всемогущей. Она закрыла глаза и представила, что свободна. Цепочка на ее шее почернела и рассыпалась прахом. «Волшба должна даваться тебе так же естественно, как дыхание, – говорила Яга. – Колдуй не думая, а чувствуя. Это твой путь». Наконец ее слова обрели смысл. Василиса направила силу в перетертые веревками запястья и в изрезанную цепочкой кожу на шее, исцеляясь. А потом, когда боли не осталось, открыла глаза и посмотрела на Кощея. И впервые увидела то, что он так умело прятал ото всех. Человек, давно не знавший ни покоя, ни отдыха. Изможденный. Обессиленный. Казалось, он едва стоит. Когда-то сплетенные ею браслеты, что Кощей носил на руках, озаряли его спокойным серебристым светом, и этот свет поддерживал его, но из-под браслетов текла кровь. Спустя сто пятьдесят лет после заточения его запястья все еще кровоточили. Но кровь была не только на них. В ней были его пальцы, сжимающие рукоять Кладенца. И совсем свежее пятно было на рубашке под сердцем, как раз там, где должна была быть душа. Кто бы ни вырвал ее, он сделал это не слишком аккуратно.

Душа. Василиса пригляделась и увидела ее. Улыбнулась своей находке. И успокоилась этим знанием, одновременно укорив себя: как можно было прожить с ним в браке пятнадцать лет и не заметить? Все было так просто и так рядом. Голубая искорка в перстне на мизинце его левой руки. Теперь Василиса знала, к какому способу прибег Кощей, желая снова начать чувствовать, а в результате попав в тиски совести. Возможно, сейчас она смогла бы вернуть ее на законное место. Вот только хочет ли этого сам Кощей? И что с ним станет потом? Пожалуй, это был бы опрометчивый шаг…

А потом она увидела страх. Страх оплетал Кощея словно лоза, связывая по рукам и ногам, застилая глаза. Страх за нее, поняла Василиса. Магия в Кощее клубилась плотной черной дымкой, то и дело озарявшейся фиолетовыми всполохами-молниями, стремясь вырваться наружу. Траву под его ногами сковало льдом. Он держал свою силу под контролем, как и всегда, но страх мешал ему сосредоточиться, обуздать ее полностью, так, как он делал это обычно. Прорыв силы, незаметный у обычного мага, в его случае был бы фатален. Василиса вдруг осознала, что никогда по-настоящему не задумывалась, чего ему стоит всегда – каждый миг! – держать свою силу под контролем. Колоссальную силу темного колдуна. Некроманта. Царя Нави.

Наверное, сейчас был не лучший момент, чтобы размышлять об этом.

Сбоку послышался вскрик: Марья отбросила Сокола, впечатав направленный поток силы ему в грудь. Василиса не глядя придержала его и исцелила еще в полете, а потом увидела Моревну. Перед ней был скелет, обтянутый гниющей плотью. Мелькнула злорадная мысль: «Все же я красивее!» – но Василиса прогнала ее, не желая отвлекаться, вглядываясь глубже. Истерзанная, покрытая язвами и струпьями душа, изгрызенная тьмой, словно червивое яблоко, грубо пришитая темной магией: она рвалась наружу, удерживаемая лишь серыми, натянутыми до предела, истертыми посередине нитями. Стоит чуть-чуть помочь, и они оборвутся. Даже заполучив цветок, Марья не смогла привязать душу хоть немного крепче.

Словно в замедленной съемке Моревна начала поворачиваться к ней. «Хватит», – подумала Василиса. Она слишком устала, чтобы продолжать все это.

– Довольно, – едва ли не беззвучно произнесла она, зная, что ветер усилит и разнесет ее слова. – Все кончено.

Луна снова вышла из-за туч, залив поляну светом. Василиса наклонила голову, прислушиваясь к себе. Она любила работать с лунным светом, хорошо знала и чувствовала его. И если Кощей мог наделять тени плотью, то почему она не могла придать свету немного веса? Вложить в него свой гнев. Гнев на то, что Марья посмела посягнуть на ее жизнь, на ее память, подорвала ее доверие к мужу. Вложить и разом обрушить на Марью. Не было ничего, что мешало ей это сделать.

Моревну опрокинуло на траву, будто мешок. С трудом она встала на колени, упершись руками в землю, и тяжело задышала, будто сверху на нее давило что-то большое и тяжелое, неподъемное.

«Ее надо убить, – поняла Василиса. – Иначе она не остановится».

В груди Марьи билось сердце. Скукоженное, почерневшее. Василиса знала, что ей достаточно представить это сердце в своей руке и сжать кулак, и все закончится. Она подняла руку, чтобы сделать необходимое, но на ее плечо легла ладонь.

– Не надо, – сказал Кощей. – Тебе не нужно этого делать. Я сам.

А может, и не сказал. Может, только подумал. Василиса наклонила голову к плечу, коснувшись щекой его пальцев.

– Я сам, – повторил он и шагнул к Марье.

Невероятным усилием воли Моревна распрямилась, хотя встать с колен не смогла. Василиса видела, как нелегко ей это далось.

– Убьешь меня? – неверяще и одновременно с каким-то диким восторгом спросила она. – Убьешь женщину?

– Ты не женщина, Марья, – тяжело ответил Кощей.

В его голосе Василиса услышала неприкрытую боль, и от этого желание убить Марью своими руками лишь возросло. Только бы усмирить это чувство в груди. Чувство, терпеть которое было выше ее сил.

– Ты – воин, – между тем продолжал Кощей. – Ты перешагнула черту, к которой не стоило даже подходить. Ты сделала больно моей жене. И я предупреждал.

– И все же? На глазах у своей девчонки, о которой ты так печешься? – Марья попыталась улыбнуться. На полусгнившем лице эта улыбка смотрелась омерзительно, но Кощей видел иное, и, наверное, для него она была красива.

Моревну шатало. Но Василиса ясно видела, что в ней нет страха. Непонятная радость и предвкушение, как у ребенка, открывающего подарок. Василиса прищурилась, пытаясь понять, что именно видит, и на свою беду поняла.

Обожание. Это было обожание. У нее перехватило дыхание.

Не надо так смотреть на него… Не смей так на него смотреть! Это ее – Василисы! – муж! Ослепить ее! Вырвать ей глаза…

– Василиса, – негромко позвал Кощей, поднимая меч, – отвернись.

Она поразмыслила миг и, послушавшись, опустила веки.

Она думала –