— Как вы смеете?! — попыталась громко возмутиться Оля, но его широкая ладонь опять запечатала ей рот.

— Не думаю, что вам следует кричать, моя прелесть, — хрипло прошептал он над ней. — Вы же не хотите, чтобы сбежался весь дом?

Она прикусила губу, замолчав.

Кирилл, видя, что она прекрасно поняла его, убрал ладонь с ее лица. Не в силах удержаться от соблазна, он вновь начал дерзко оглаживать ее грудь. Тонкая шелковистая ткань ночной сорочки не являлась сильной преградой, и он отчетливо чувствовал пальцами мягкость и упругость ее нежных полноватых грудей, все более возбуждаясь от близости этой манкой сирены.

— Сколько раз я делал вам одолжение и сколько раз вы делали из меня посмешище? — глухо цедил он ей в ухо, так и прижимая ее к своей груди спиной. — Дважды? Трижды?! С меня довольно. Я пришел за уплатой долга…

— Какой еще платой?! Вы что, окончательно спятили? — шипела она так же тихо в ответ.

— Нет, это вы глупы, мадемуазель, раз думали, что можно безнаказанно вытирать об меня ноги. Я долготерпелив, но не глуп. И моему терпению пришел конец. Сегодня я возьму с вас уплату за всё!

— Пустите! — в неистовстве возмутилась она, пиная его ногами.

Так дерзко еще никто себя не вел с ней, а то, что творили его руки, нагло шаря по ее телу, было вообще за гранью разумного поведения. Ни один мужчина ранее не целовал ее так и не дерзал на подобное. Оленька ощущала, что ее существо наполнилось бессильным бешенством.

— Нет уж. Сегодня смеяться буду я, когда вы будете принадлежать мне.

Ощущая ее изящное подвижное тело в своих руках, ее запах и шелковый омут волос, которые то и дело попадали в его руки, Кирилл чувствовал, что все его существо возбудилось до предела. Все это казалось ему сказкой, нереальным сном, давно желанным и неисполнимым. Но сейчас эта недосягаемая прелестница находилась в его объятьях, и он мог не только беспрепятственно целовать ее, но и ласкать ее нежное упругое тело, совершенно не стесняясь в своей страстной агонии.

Более не собираясь сдерживаться, он вновь приподнял Оленьку и уже через минуту опрокинул ее на кровать, уложив на спину. Нависнув над нею, он начал быстро задирать вверх длинную сорочку, обнажая ее ноги, бедра и ягодицы.

— Не надо! Не надо, — хрипела глухо она, полузадушенная, потому как молодой человек вновь принялся целовать и терзать ее лицо и губы поцелуями.

Он сильнее навалился на нее, придавив своим большим телом к кровати, и процедил ей в ухо едва слышно:

— Я ведь только с виду наивный дурак, Оленька. С меня довольно вашей игры. Теперь правила буду устанавливать я. И для начала начнем с этого пикантного места…

Его ладонь нагло легла на ее промежность, и Оленька в ужасе захрипела и завертела бедрами, пытаясь отодвинуть свои ягодицы от его руки.

— Нет-нет… — сипела она, пытаясь отвернуться от него, ибо его губы нагло терзали поцелуями ее лицо.

Пребывая в безумной истерике, она осознавала, что сама виновата в его теперешнем безобразном насилии. Она поняла, что довела этого спокойного доброго человека до этого. Или видимое хладнокровие Кирилла всего лишь маска? Она не знала, как его остановить. Он был трезв и потому делал все осознанно, это было самое ужасное. Она видела, что он решительно настроен овладеть ею и явно пойдет в своих дерзостях до конца, ибо уже раздвинул ее ноги и неумолимо дергал свою одежду, пытаясь снять ее.

Но она не понимала, отчего он решил, что с ней можно обращаться подобным образом? Словно с девкой из дома терпимости? Все происходящее было словно дурной сон.

Ей безумно хотелось закричать, позвать кого-нибудь, чтобы этого охальника вытолкали из ее спальни, надавав ему тумаков. Но она лишь молча сопротивлялась и шипела, боясь наделать много шума.

Сегодня на ночь в их доме остались князья Васильчиковы, ведь отец допоздна играл в вист с Борисом Андреевичем. А ее подруга княгиня Мари была заправской сплетницей. Потому если князья увидят в ее комнате ночью Измайлова, то назавтра от ее репутации не останется и следа.

— Сегодня я возьму вашу сладость, мадемуазель шалунья, и мы будем квиты, — прошептал хрипло Кирилл, желая наконец овладеть этой своенравной девицей и тем самым расквитаться с нею за все унижения.

Он прекрасно знал, что, когда завладеет ее телом, подчинив себе, спеси и высокомерия у нее точно поубавится. Эту надменную кокетку следовало проучить уже давно, как постоянно твердили его друзья. Он прекрасно понимал, что для Ольги еще один интимный акт не станет фатальным, ибо она явно поднаторела в искусстве любовных утех. Но ему он гарантировал иммунитет от ее дальнейших нападок и злых розыгрышей.

Ощущая, что ее падение неизбежно, Оленька из последних сил, почти не надеясь на спасение, в слезах яростно простонала:

— Прошу вас, не надо… я девственна…

Кирилл не сразу понял смысл ее фразы, продолжая свое яростное страстное действо, и в этот момент его губы безумно терзали ее шею, а ладони оглаживали округлые бедра, то и дело проникая пальцами в потаенные места между ее ног.

Когда же понял, что она сказала, он на миг прервал свои дерзкие страстные ласки и, стиснув ее подбородок рукой, заставил смотреть прямо себе в глаза:

— Пытаетесь выкрутиться, лгунья? Но у вас ничего не выйдет!

— Эта правда! Я девственна…

— Мои друзья твердят обратное!

— Они лгут! Всё ложь! — хрипела она в неистовстве, полузадушенная, видя, что Кирилл приподнялся над ней, прекратив свои наглые ласки и напряженно всматриваясь в ее раскрасневшееся лицо с растрепанными волосами.

— Зачем им врать? Все знают о вашей распущенности!

— Всё ложь! Гнусная ложь! — заверяла она, и из ее глаз брызнули слезы.

Она поняла, что он колеблется, хотя еще и не верил ей, но все же у нее был шанс избежать его дальнейших домогательств.

— Прошу, поверьте мне, я девственна! Ни один мужчина не прикасался ко мне, как вы теперь…

Он пару раз моргнул, продолжая нависать над ней на вытянутых руках и испепеляя ее горящим негодующим взором.

— Роман Черкасов сказывал, что вы имели в любовниках двух офицеров, которые по весне стрелялись из-за вас, — заявил он хрипло.

— Ложь! Да, дуэль была. Но я не давала им