Глава 10

В 1905 году парижская мастерская Родена напоминала публичный дом. Менее богатые художники обходились женами в качестве натурщиц, Роден же теперь все время содержал множество натурщиц, даже когда в них не было нужды. Постоянно одни натурщицы растягивались на пьедесталах, другие раздевались за ширмами, а остальные бесцельно слонялись со скучающим видом.

Скульптор полагал, что интересные движения приходят случайно, и потому натурщицы свободно бродили среди вина и фруктов. Иногда он замечал что-то особенное и принимался внимательно наблюдать, поигрывая долотом. И вдруг: «Замри! – неожиданно кричит скульптор натурщице и, впившись в нее взглядом, слепо шарит в поисках инструмента. – Не шевелись!» Чаще всего неуклюжим нарочитым позам скульптор предпочитал именно такие случайные движения. Но иногда его озаряла какая-нибудь мысль, и натурщица превращалась в податливую глину.

Для скульптора натурщицы были предметами, а не личностями, и когда одной из его любимец пришлось вырезать аппендицит, Роден набросился на врачей, которые превратили ее в «фарш». «Они вскрыли юное тело, чтобы достать немного внутренностей, а ведь должны ему поклоняться!» – жаловался Роден.

Скульптор часто сравнивал своих натурщиц с животными: одну японку «без грамма жира» назвал фокстерьером, а английским женщинам приписал лошадиные ноги. Он любил всяких натурщиц, вне зависимости от фигуры и веса, в том числе и беременных.

Он засиживался допоздна и при свете свечей делал наброски. Порой соседи видели, как Роден в рабочем халате и с подсвечником прохаживается по темным коридорам здания, будто колдун. Всего за пару лет он нарисовал сотни женских фигур, часто с разведенными ногами. Иногда на этих рисунках женщины ласкали друг друга или мастурбировали. Некоторые считали такие работы порочными. Когда мастерскую посетил поэт Уильям Йейтс вместе с любовницей Мод Гонн и поэтессой Эллой Янг, женщины отказались заходить в комнату с рисунками. Скульптор утверждал, что там хранятся его величайшие творения, и Йейтс из уважения уступил, но Гонн и Янг так и не изменили решения. «Он сошел с ума, зверски и чувственно сошел с ума», – говорила Янг.

Однако Роден был не единственным мыслителем в Европе того времени, который глубоко исследовал границы сексуальности. В том же году вышла книга Фрейда «Три очерка по теории сексуальности», в которой психоаналитик рассуждал, что в основе мотивов человеческого поведения всегда лежит сексуальность, которая развивается в человеке с младенчества нормальным или ненормальных путем, в зависимости от условий жизни. Шесть лет назад Фрейд определил законы бессознательного в книге «Толкование сновидений», а теперь ученый поставил секс в основу всех бессознательных желаний, крушений и наслаждений. Для Родена и многих венских художников, в том числе Густава Климта и Эгона Шиле, изображение самых потаенных проявлений человеческой психики было непреодолимым вызовом.

Несправедливо называть стиль Родена того периода исключительно порнографическим, однако неверно считать его намерения невинными. «Разумеется, я не чужд плотских радостей», – говорил Роден социологу Георгу Зиммелю, который той весной изучал скульптора. Натурщицы возбуждали в Родене нормальные чувства, но «без сладострастия плоти». И мужчин, и женщин скульптор охотнее изображал нагими, но предпочитал все же женщин, поскольку они скульптора «понимали лучше мужчин. В них больше чувственности. Мужчины слишком прислушиваются к друзьям».

Но вовсе не женских ушей он доискивался. Поползли слухи о непристойностях, которые творились в мастерской скульптора, стали поговаривать, что Родена свела с ума «эротомания». «Весь Париж судачил о весьма пикантных похождениях Родена», – говорил Зиммель. Скульптор получил прозвище «султан Мёдона».

Некоторые женщины отказывались позировать из-за печально известной озабоченности художника, другие соглашались с опаской. «Исключительно восхищают натурщицы, которые приходят ко мне впервые, – однажды жаловался Роден подмастерью. – Они раздеваются со страхом и дрожью, будто заразились стыдливостью в других мастерских. Неужели обо мне ходит настолько злая слава?»

Слава была действительно недоброй, и часто оправданно. Некоторым даже взгляд Родена казался хищным. Когда скульптор находил черты женщины интересными, он изучал их с почти непристойным вниманием. Жертвой его жадного взгляда могла стать любая – дочь галериста или жена покровителя искусства. Хуже всего приходилось натурщицам во время схематических рисунков, когда скульптор рисовал, не отрывая взгляда от модели и одновременно руки от бумаги. Он не столько стремился изучить изгибы тела, сколько почувствовать его кончиками пальцев, но иных моделей осязаемый ласкающий взгляд неожиданно успокаивал.

Иногда натурщицы подвергались не только символическим домогательствам роденовского карандаша, скульптор порой действительно переходил границы. Однажды ему позировала американская танцовщица Рут Сен-Дени, и он, упав на колени перед обнаженной, замершей от неловкости девушкой, стал покрывать поцелуями ее руки. Отступил Роден, только когда в мастерскую вошел журналист, и девушка тут же испуганно умчалась прочь.

Одни прощали художнику творческие чудачества, других они соблазняли. В смежной комнате какая-нибудь девушка всегда ждала, когда Роден закончит работу, – об этом свидетельствует Альма Малер, жена австрийского композитора Густава Малера, бюст которого однажды лепил скульптор. В своих мемуарах Малер вспоминает, что «в соседней комнате скульптора неизменно и безуспешно ждала какая-нибудь девушка с алыми губами, а скульптор едва ли замечал ее и не обращал внимания даже во время перерывов в работе. Какой же силы было его обаяние, что вынуждало этих девиц – таковыми их считает “общество” – невозмутимо мириться с таким отношением».

Одна из таких навязчивых девиц – валлийская художница Гвен Джон, которая стала постоянной любовницей, cinq-à-sept скульптора, или женщиной, с которой скульптор спал перед возвращением домой после рабочего дня. Связь эта длилась несколько лет, но затем Джон стала парализующе одержима Роденом, и он резко оборвал отношения.

Вероятно, изначально Рильке потянулся к Родену из-за отношения скульптора к женщинам. Многие видели в Родене Пигмалиона, чьи большие руки способны лепить и менять людей. Так объясняла свое влечение к Родену и Айседора Дункан, которая в двадцать лет танцевала в Париже. Она устала от вычурного неестественного балета и создала собственный танцевальный стиль. Часто она танцевала босиком. «Она не обращала внимания на мелочи, – говорил ее друг Жан Кокто. – Она хотела жить во всю силу, вне красоты и уродства, ухватить жизнь, быть с ней лицом к лицу, глядеть в глаза. Она принадлежала школе Родена».

За вдохновением Дункан, как и Роден, обращалась к древнегреческому искусству, коленопреклоненным женским изображениям на танагрских статуэтках, свободным туникам и очертаниям греческих ваз.

В первую встречу Роден лично провел для Дункан экскурсию по своей мастерской.

Много позже Айседора описывала эту встречу весьма чувственным абзацем в своей автобиографии.

«Он нежно водит по статуям рукой, ласкает их. Вспоминаю, что тогда мне подумалось, будто под