– Отнюдь нет, не надо подбирать под направление, и никакогонаправления не надо. Одно беспристрастие – вот направление.

– Да направление и не беда, – зашевелился Шатов, – да инельзя его избежать, чуть лишь обнаружится хоть какой-нибудь подбор. В подборефактов и будет указание, как их понимать. Ваша идея недурна.

– Так возможна, стало быть, такая книга? – обрадовалась Лиза.

– Надо посмотреть и сообразить. Дело это – огромное. Сразуничего не выдумаешь. Опыт нужен. Да и когда издадим книгу, вряд ли ещенаучимся, как ее издавать. Разве после многих опытов; но мысль наклевывается.Мысль полезная.

Он поднял наконец глаза, и они даже засияли от удовольствия,так он был заинтересован.

– Это вы сами выдумали? – ласково и как бы стыдливо спросилон у Лизы.

– Да ведь выдумать не беда, план беда, – улыбалась Лиза, – ямало понимаю, и не очень умна, и преследую только то, что мне самой ясно…

– Преследуете?

– Вероятно, не то слово? – быстро осведомилась Лиза.

– Можно и это слово; я ничего.

– Мне показалось еще за границей, что можно и мне бытьчем-нибудь полезною. Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне непоработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг пришла; янисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, чтонельзя без сотрудника, потому что ничего сама не умею. Сотрудник, разумеется,станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальнаямысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?

– Если откопаем верный план, то книга пойдет.

– Предупреждаю вас, что я не для барышей, но очень желаюрасходу книги и буду горда барышами.

– Ну, а я тут при чем?

– Да ведь я же вас и зову в сотрудники… пополам. Вы планвыдумаете.

– Почем же вы знаете, что я в состоянии план выдумать?

– Мне о вас говорили, и здесь я слышала… я знаю, что выочень умны и… занимаетесь делом и… думаете много; мне о вас Петр СтепановичВерховенский в Швейцарии говорил, – торопливо прибавила она. – Он очень умныйчеловек, не правда ли?

Шатов мгновенным, едва скользнувшим взглядом посмотрел нанее, но тотчас же опустил глаза.

– Мне и Николай Всеволодович о вас тоже много говорил…

Шатов вдруг покраснел.

– Впрочем, вот газеты, – торопливо схватила Лиза со стулаприготовленную и перевязанную пачку газет, – я здесь попробовала на выборотметить факты, подбор сделать и нумера поставила… вы увидите.

Шатов взял сверток.

– Возьмите домой, посмотрите, вы ведь где живете?

– В Богоявленской улице, в доме Филиппова.

– Я знаю. Там тоже, говорят, кажется какой-то капитан живетподле вас, господин Лебядкин? – всё по-прежнему торопилась Лиза.

Шатов с пачкой в руке, на отлете, как взял, так и просиделцелую минуту без ответа, смотря в землю.

– На эти дела вы бы выбрали другого, а я вам вовсе не годенбуду, – проговорил он наконец, как-то ужасно странно понизив голос, почтишепотом.

Лиза вспыхнула.

– Про какие дела вы говорите? Маврикий Николаевич! –крикнула она, – пожалуйте сюда давешнее письмо.

Я тоже за Маврикием Николаевичем подошел к столу.

– Посмотрите это, – обратилась она вдруг ко мне, в большомволнении развертывая письмо. – Видали ли вы когда что-нибудь похожее?Пожалуйста, прочтите вслух; мне надо, чтоб и господин Шатов слышал.

С немалым изумлением прочел я вслух следующее послание:

«Совершенству девицы Тушиной.

Милостивая государыня,

Елизавета Николаевна!

О, как мила она,

Елизавета Тушина,

Когда с родственником на дамском седле летает,

А локон ее с ветрами играет,

Или когда с матерью в церкви падает ниц,

И зрится румянец благоговейных лиц!

Тогда брачных и законных наслаждений желаю

И вслед ей, вместе с матерью, слезу посылаю.

Составил неученый за спором.

Милостивая государыня!

Всех более жалею себя, что в Севастополе не лишился руки дляславы, не быв там вовсе, а служил всю кампанию по сдаче подлого провианта,считая низостью. Вы богиня в древности, а я ничто и догадался обеспредельности. Смотрите как на стихи, но не более, ибо стихи все-таки вздор иоправдывают то, что в прозе считается дерзостью. Может ли солнце рассердитьсяна инфузорию, если та сочинит ему из капли воды, где их множество, если вмикроскоп? Даже самый клуб человеколюбия к крупным скотам в Петербурге привысшем обществе, сострадая по праву собаке и лошади, презирает краткуюинфузорию, не упоминая о ней вовсе, потому что не доросла. Не дорос и я. Мысльо браке показалась бы уморительною; но скоро буду иметь бывшие двести душ чрезчеловеконенавистника, которого презирайте. Могу многое сообщить и вызываюсь подокументам даже в Сибирь. Не презирайте предложения. Письмо от инфузорииразуметь в стихах.

Капитан Лебядкин,

покорнейший друг и имеет досуг».

– Это писал человек в пьяном виде и негодяй! – вскричал я внегодовании. – Я его знаю!

– Это письмо я получила вчера, – покраснев и торопясь сталаобъяснять нам Лиза, – я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца; идо сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если онбудет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочетсходить запретить ему. Так как я на вас смотрела как на сотрудника, –обратилась она к Шатову, – и так как вы там живете, то я и хотела васрасспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.

– Пьяный человек и негодяй, – пробормотал как бы нехотяШатов.

– Что ж, он всё такой глупый?

– И, нет, он не глупый совсем, когда не пьяный.

– Я знал одного генерала, который писал точь-в-точь такиестихи, – заметил я смеясь.

– Даже и по этому письму видно, что себе на уме, – неожиданноввернул молчаливый Маврикий Николаевич.

– Он, говорят, с какой-то сестрой? – спросила Лиза.

– Да, с сестрой.

– Он, говорят, ее тиранит, правда это?

Шатов опять поглядел на Лизу, насупился и, проворчав: «Какоемне дело!» – подвинулся к дверям.

– Ах, постойте, – тревожно вскричала Лиза, – куда же вы? Намтак много еще остается переговорить…