— Тебя взяли в штат?

— Ага, — подтвердил Брэдли, не скрывая гордости. — Кажется, меня приняли за дальнего родственника Э. С.[15]Колледж небольшой, нагрузки много, но все равно…

— Фантастика! — воскликнул Томас, пожимая ему руку.

— Послушай, ты здесь надолго? — спросил Брэдли, словно его только что осенила эта мысль. — Мне нужно вернуться на заседание, но, может быть, мы как-нибудь посидим, выпьем?

— Разумеется, — согласился Томас. — Это будет просто замечательно. Сегодня вечером?

— Я собираюсь сходить на дневное представление «Короля Лира» в театре «Кортьярд», но можно будет встретиться после.

— Отлично. Где?

— В «Грязной утке», — сказал Брэдли. — Скажем, в шесть вечера. Ты как на это смотришь?

— Лишь бы успеть на последний автобус, чтобы вернуться в свою гостиницу.

— Где ты остановился?

— В Кенильуорте.

Брэдли вопросительно посмотрел на него, но Томас лишь покачал головой и улыбнулся: «И не спрашивай…»

— До встречи, — сказал он.

Найт ушел, размышляя обо всех тех людях, с которыми сегодня встретился, и в первую очередь о Рэндолле Дагенхарте, который был ему таким же наставником, каким он сам стал для Дэвида Эсколма, гадая, чем была вызвана гневная вспышка пожилого профессора. Проходя мимо урны в коридоре, Томас бросил в нее скомканную перевязь.

— Привет, Куми, — сказал Найт.

Отыскав телефон-автомат, он воспользовался карточкой, которую купил в газетном киоске на центральной улице. Разница во времени между Японией и Великобританией была более терпимой, и Томас прикинул, что Куми как раз должна была вернуться домой с работы. Ему хотелось поговорить с ней о времени, проведенном в аспирантуре, об обвинениях Дагенхарта в том, что у него никогда не было необходимых качеств для…

— Том? — спросила Куми.

И началось. Она была разгневана и встревожена. Где, черт побери, он пропадал? Не дождавшись от него звонка, она сама позвонила в школу, и директор сказал, что Томас был ранен! Сначала Куми в это не поверила. Она просто была уверена в том, что Найт обязательно позвонил бы ей. Но Питер твердо стоял на своем. Тогда она дозвонилась до больницы, и ей сказали, что Томас действительно был ранен, но уже поправился и сам себя выписал. После чего Куми тысячу раз звонила ему домой, оставила кучу сообщений на автоответчике, но все безрезультатно. Он хоть раз вспомнил о ней за все это время или же был полностью поглощен разгадкой тайн?..

— Теперь ты как ни в чем не бывало звонишь мне и говоришь, что находишься в Англии?!

— Извини, — пробормотал Томас. — Я как-то потерял счет времени.

Но это не помогло. Куми обозвала его эгоистом, сказала, что он не думает о ней и о том, через что ей, возможно, придется пройти…

Томас не находил, что сказать в свое оправдание, не мог даже вспомнить, почему не сообщил Куми о ранении.

Разговор продолжался две минуты тридцать семь секунд. Томас вышел из телефонной будки на яркий солнечный свет с таким чувством, будто все это время сдерживал дыхание и язык. Куми имела полное право волноваться и негодовать, все же в ее голосе присутствовали необъяснимая ярость и обида, по своей глубине превосходившие все то, что она высказала словами.

«Через что ей, возможно, придется пройти…»

Что имела в виду Куми? У Томаса мелькнула мысль, что она о чем-то умолчала. Кроме тревоги за него тут было что-то еще. В конце концов, в больнице ее успокоили, мол, с ним все в порядке. Конечно, Куми оскорбилась тем, что он не поставил ее в известность о своих действиях, и все же это было не похоже на нее…

— Я не хотел тебя напрасно волновать, — скачал Томас.

— У тебя это получилось как нельзя лучше, Том, — произнесла Куми с сарказмом, ставившим в тупик ее японских коллег. — Еще один образчик твоей гениальной манеры общения.

С этими словами она бросила трубку.

Томас не мог ее винить. Наверное, было бы лучше, если бы он заранее предвидел, что Куми известно про его ранение, однако, по правде сказать, он не собирался об этом говорить, когда звонил ей, и в результате оказался вдвойне неподготовлен. Ему показалось, что к концу разговора Куми уже едва сдерживалась, чтобы не разреветься. Это его очень встревожило. Куми плакала крайне редко.

Томас прошел к каналу и какое-то время смотрел, как узкие суда проходят через шлюз, гадая, не позвонить ли Куми еще раз, но в конце концов решил отложить это на другой день. Сейчас она или не ответит, или сожрет деньги на телефонной карточке долгим гневным молчанием.

«Пусть злится, — подумал Томас. — Она имеет на это полное право. Позвоню лучше завтра, и тогда поговорим нормально».

Он не был уверен в том, что эта стратегия правильная, но как только решение было принято, больше не стал его пересматривать. Все же Найта тревожил гнев Куми.

Быть может, тут есть еще что-то такое, о чем она не сказала?

— Позвоню ей завтра, — сказал Томас вслух.

Порывшись в бумажнике, он достал визитную карточку Полински и набрал номер полицейского управления Ивенстоуна.

Потребовалось какое-то время, чтобы его соединили со следователем, и разговаривала она с ним холодно.

— Сколько времени вы еще собираетесь провести за границей?

— Пока что не знаю. Я ведь по-прежнему не под следствием?

Казалось, она задумалась на какое-то мгновение, прежде чем ответить, что да, так оно и обстоит. Подозреваемых пока что нет. В ответ на его вопрос сотрудница полиции сообщила, что обломок кирпича, которым была убита Даниэлла Блэкстоун, не сообщил криминалистам ничего нового.

— А как ваши дела? — спросила Полински. — Все в порядке, в вас больше не стреляли?

— У меня все замечательно, — заверил ее Томас. — Хотя прогресса пока никакого.

— Это вы о чем? — Ее голос снова стал подозрительным.

— Да так, — поспешно пошел на попятную Найт. — Исследования, работа.

— Мистер Найт, не вмешивайтесь в полицейские дела.

— Верно, — согласился он.

— Но если вы обнаружите что-нибудь полезное…

— Я тотчас же дам вам знать, — успокоил ее Томас.

Поскольку до сих пор он так ничего и не узнал, дать такое обещание было легко, хотя Найт и начинал проникаться отчаянием.

Вторую половину дня Томас провел, любуясь достопримечательностями, по крайней мере некоторыми из них. Маленький городок кишел туристами. Это было странно, но его тщательно сохраненные дома, оставшиеся от Средневековья и эпохи Возрождения, выглядели неправдоподобно живописно, поэтому Найта не покидало ощущение, будто он попал в музей под открытым небом. Деревянный дом, где родился Шекспир, с ухоженным садиком, словно сошедший с открытки, казался чересчур идеальным для человека, из-под пера которого вышли «Сон в летнюю ночь», «Много шума из ничего» и «Как вам угодно». Внутри была развернута обстоятельная экспозиция, и услужливые сотрудники, встречавшие посетителей в каждой комнате, спешили рассказать о том, что представлял в XVI столетии рыночный городок Стратфорд, об устройстве самого дома, о том, какие перестройки в нем были осуществлены, и, разумеется, об окружении, в котором рос его самый знаменитый жилец. Никто не носил наряды Елизаветинской эпохи, не цитировал Шекспира и, слава богу, не изображал жителей Стратфорда XVI века, насмехающихся над современными технологиями и вставляющих архаизмы в каждое предложение. Другими словами, все оказалось далеко не так плохо, как опасался Томас, поэтому он никак не мог определить, почему это место оставило его равнодушным. Быть может, виной тому была толчея туристов, многим из которых о Шекспире было известно не больше, чем о нейрохирургии. Наверное, дело было в атмосфере Колониального Уильямсберга[16]— все чуточку чересчур правильное и изученное, история, начищенная до блеска, нечто такое, что можно найти в стеклянном шаре.[17]Возможно, он относился к истории и культуре так же, как и к религии, предпочитая вдумчивый подход наедине, неподвижный, молчаливый воздух, наполненный отголосками неопределенности. Но скорее всего, неприятный осадок, в котором Томас винил город, на самом деле был вызван его неудавшейся попыткой позвонить Куми.