Милославская не стала объяснять, пытаясь втолковать, что «у них» с Семеном Семенычем был серьезный повод. Она знала, что Руденко и сам это сделает, как только придет в себя, а любящая Маргарита Ивановна его поймет, во все поверит и обоих их простит. Вежливо попрощавшись, гадалка просто положила трубку.

Теперь она одна сидела в кресле, невольно наблюдала за перемещающейся секундной стрелкой и думала, с чего ей начать завтрашний день. Взгляд ее нечаянно упал на до боли знакомую колоду…

* * *

Легкий туман затмил сознание Милославской. С каждой минутой он становился все гуще и гуще, и вскоре она уже была в том состоянии, в каком обычно ее посещали видения.

Яна не чувствовала ни рук, ни ног, ни остального своего тела. Вряд ли она в тот момент вообще сознавала, что сама она, Яна Борисовна Милославская, вообще существует. Карты вырвали ее из реальности, унеся в неподвластные человеческому сознанию миры и заставив полностью раствориться в них. Она не слышала теперь ни сверчков, ни шороха листвы и травы, доносящихся из окна, ни убаюкивающего тиканья часов, ни бдительного сопенья Джеммы, которая до смерти хотела спать, но бросить хозяйку один на один с потусторонними силами ни за что бы не согласилась.

Отзвонившись супруге Руденко, гадалка перемыла посуду и полы, вернула на кухне все на свои места, сделала генеральное сквозное проветривание, а чуть позже освежила воздух хвойным спреем, потому что даже добросовестное проветривание не смогло ей помочь полностью справиться с отвратительным запахом, установившимся после их с Семеном Семенычем застолья.

Прильнув рукой к карте и втянув ноздрями всегда нравившийся ей запах хвои, Милославская почувствовала удовлетворение, которое в следующий миг усилилось от сознания того, что она наконец-то одна (при всей Яниной любви к общению, уход гостей ей всегда был не менее, а иногда и более приятен, чем их появление). В итоге гадалка, находясь в расположенном к совершению таинства состоянии духа, ожидала от этого таинства понимания и хоть какого-нибудь ответа на мучавший ее вопрос. А вопрос ее терзал известно какой: кто и почему избавился от Ермаковой Евдокии Федоровны.

Однако кое-что мешало гадалке сосредоточенно отчеканивать эти слова. К ней в голову назойливо лез рассказ Семена Семеныча о кладоискателе и привидевшийся ранее кувшин с золотом заодно. Она раз за разом пыталась повторить только одно: кто и почему отправил на тот свет несчастную старушку. Но никакой конкретики не выходило: и старушка, и кладоискатель, и кувшин смешивались в ее мыслях в одну непонятную массу. Карты приняли ее вопрос именно в таком сумбурном виде — буквально через две-три минуты Милославскую окутал тот самый туман.

Сознание бросило ее вдруг в совершенно неизвестное ей, но вполне земное место: она увидела цепь невысоких, не более, чем в один этаж, зданий, неухоженных, серых и неприглядных, похожих на заводские склады. Какое-то время видение удерживало ее подле них, а потом вдруг протолкнуло сквозь стену — такое нередко бывало с Яной в видениях.

Она оказалась в сыром, холодном помещении, в котором царил полумрак. Гадалке стало тяжело дышать — невыносимо пахло чем-то техническим: керосином, соляркой, бензином — точно разобрать она не могла. Вдоль стен в беспорядке лежали разные автодетали, в том числе покрышки от колес, помятые дверцы и крылья и многое другое, ставшее следствием общения автотехники с человеком. Посередине помещения стоял старый грузовик.

Милославская заметила под ним какое-то углубление в полу. Она предприняла попытку подобраться поближе, и у нее сразу же это получилось. Углубление оказалось обычной смотровой ямой, предназначенной для ремонта машин. Что-то вдруг потянуло гадалку вниз, и она внезапно ухнула туда так, что сердце в ней подпрыгнуло.

На дне ямы что-то слегка блеснуло обжигающей чернотой. Гадалка напрягла последние свои силы, чтобы рассмотреть таинственный предмет. О, ужас! Предмет оказался чем-то средним между винтовкой и автоматом. Во всяком случае Яне так показалось. «Боже… — прошептала она, приходя в себя, — какое отношение эта „пушка“ могла иметь к убийству Ермаковой?»

Утро выдалось особенно пасмурным и неприветливым. Это было непривычно для лета, а потому и ощущалось более остро. Как только Яна открыла глаза и увидела вереницей плывущие по небу иссиня-черные тучи, она поморщилась. Вставать теперь совсем не хотелось, потому что, казалось, ничего радостного этот день не обещал.

В закрытую форточку врывался прохладный воздух. Он трепал занавеску и заставлял Милославскую ежиться под тонкой шелковой простыней. Кое-как переборов себя, она все же поднялась; на цыпочках, смешно поджимая пальцы, подбежала к окну, хлопнула форточкой и забралась назад, в постель, натянув теперь на себя мягкий теплый плед.

Мелкие капли западали на стекло, и стало как-то еще грустнее. Казалось, осень решила прийти раньше положенного, но листок перекидного календаря и здравый рассудок говорили, что это не так.

У двери жалобно завыла Джемма. Хотела Яна того или нет, но ей пришлось-таки встать. На ощупь сунув ноги в тапки, она накинула на себя плед и, придерживая его на груди руками, пошла к двери. Собака, увидев наконец хозяйку, нетерпеливо завиляла хвостом.

— Сейчас, сейчас, — хрипло пробормотала Милославская, прихватывая сигареты.

Попутно она взглянула на себя в зеркало. Вид у нее был самый жалкий. Как-то озлобленно повернув в скважине ключ, Яна толкнула дверь, выпуская Джемму.

— И не проси, гулять не пойдем, — бросила она ей, предчувствуя уже ее умоляющий взгляд, — холодно. И сыро… — тише добавила гадалка в свое оправдание, глядя на падающие и растворяющиеся на земле капли.

Джемма сиротливо водила носом из стороны в сторону, пока не нашла наконец себе «приют». Яна наблюдала за ней в узкую щелку двери, выпуская тонкие струйки сигаретного дыма. Где-то невдалеке настырно и нагло каркала ворона.

— Идем, идем, — позвала Милославская собаку, видя, что та начала без толку ходить из угла в угол.

Та нехотя, но послушно пошла ей навстречу, смешно стряхивая с себя мелкие брызги.

Яна, тяжело вздохнув, руками обхватила Джемму и, лишь частично оторвав ее тело от пола, поволокла мыть лапы. Почувствовав приятное соприкосновение с теплой водой, она и сама приняла решение отдаться водным процедурам. Плед мягкой волной соскользнул на пол, и вскоре гадалка уже погружалась в белые пенные гребни. Здесь она обрела гораздо большую способность радоваться жизни и строить какие бы то ни было планы.

Немного пролежав в полном молчании, с закрытыми глазами, Яна стала воспроизводить в сознании события минувшего вечера. Вспоминать облик почти потерявшего лик Руденко ей не хотелось, а вот события, последовавшие после его благополучного отъезда домой — очень даже, поскольку они требовали «мозгового штурма», на который Яна вчера, сразу после гадания, была не способна.

Конечно, первое, что запульсировало в ее голове, был образ таинственного предмета, блеснувшего на дне увиденной ею ямы. Предмет показался Милославской чем-то средним между винтовкой и автоматом. Но чем — сказать она не могла. Во-первых, гадалка недостаточно разбиралась в оружии. Безусловно, она немало уже его повидала. Но все же кое-какие тонкости ей еще были неподвластны. Во-вторых, Яна не на сто, а только на девяносто девять процентов была уверена в том, что перед ней было именно оружие. Она все же немного опасалась, что это ей только показалось.