— Ту-ут, — в голосе Михалевой почувствовалась осторожность и удивление.

— Я к вам от вашей племянницы внучатой, Веры Щуровой.

Послышалось какое-то движение, потом ключ в замочной скважине стал поворачиваться. Вскоре дверь приоткрылась, и на Яну из-за тонкой металлической цепочки, которая не позволяла двери распахнуться более чем на десять сантиметров, на Милославскую устремился изучающий взгляд.

— Я вам долг привезла, Вера передала двести рублей, — произнесла гадалка заранее заготовленную фразу.

Михалева убрала цепочку, пошире открыла дверь и кивком пригласила Милославскую войти. Взгляд хозяйки квартиры заметно смягчился. Яна сразу принялась рыться в своей сумочке, откуда вскоре выудила пухлый кошелек.

— Вы пройдите, пройдите, — сухо и даже строго сказала ей женщина.

Гадалка быстро скинула туфли, нырнула в тапочки и последовала за хозяйкой, которая, казалось, вовсе не отрывая ног от пола, двигалась впереди нее.

— Присядьте, — сказала Михалева, указав Яне на высокий деревянный табурет. Та поспешно присела на краешек, поправив маленькую подушечку, положенную на него сверху.

В комнате был «рабочий» беспорядок. Судя по всему, Анастасия Петровна еще не обустроилась после переезда: в одном углу почти до самого потолка друг на друге стояли коробки, в другом лежал огромный полиэтиленовый мешок, набитый каким-то тряпьем; старый полированный сервант стоял наискосок комнаты; к нему были придвинуты два кресла и журнальный стол на тонких высоких ножках, накрытый газетой. Только три табурета аккуратно стояли в ряд вдоль стены.

— Вот возьмите, — сказала Милославская, протягивая Михалевой две сотенные, с которыми ей по предварительному замыслу теперь приходилось расстаться.

— Ох, — вздохнула хозяйка, — наконец-то.

Она взяла деньги и, аккуратно свернув, сунула их в карман своего халата.

— Вы Веркина знакомая? — прищурившись, спросила она Милославскую.

— Угу, — промычала та.

— Что-то я вас не знаю.

— А мы на днях только познакомились. Я по работе в Багаевке была.

— На днях? И она вам деньги, простите, доверила? Как была балбеской, так и осталась! Вы с деревни сейчас?

— Угу, — снова ответила Яна.

— Как она там, стоит? — дрогнувшим голосом спросила Михалева.

— Стоит, — протянула гадалка.

Немного помолчав, она спросила:

— Как же вы решили с таким прекрасным местом расстаться?

— Решила вот, — глаза хозяйки увлажнились.

— Хорошую цену предложили? — осторожно спросила Милославская.

— Хорошую, — с грустью протянула Михалева.

— Интересно, а какой им смысл был покупать ваш дом? Цель-то какая?

— Откуда я знаю, — огрызнулась Анастасия Петровна. — Не расспрашивала. Да и не сказали бы, если б спросила. Не больно-то они с нашим человеком разговаривают…

— Вы раньше не знали этих покупателей?

— Не знала.

— А про соседку вашу, извините, слышали?

— Слышала. Верка телеграмму прислала, — у Михалевой выступили слезы, которые она тут же утерла, крепко прижав пальцы к глазам.

— Простите, а она в конфликт с покупателями вашими не вступала случайно? Может, интересовалась очень, зачем им ваш дом…

— При мне — нет.

— А вообще могла?

— Евдокия любопытством никогда не страдала и вообще была очень осторожной: моя хата с краю, ничего не знаю… С такими связываться точно бы не стала. А чего вы все расспрашиваете-то? — хозяйка пристально посмотрела на гадалку, ища ответа на свой вопрос.

— Да так, интересно просто, — ответила Милославская. — Значит, не конфликтовала?

— Нет. Да и они бы со старухой разговаривать не стали.

— Понятно. Ладно, пойду я, — Яна встала.

— Спасибо, что деньги передали, думала не дождусь, — Михалева повела гостью к выходу. — У меня ноги отнимаются, а натирание такое дорогое, такое дорогое…

— До свидания.

— До свидания, — дверь за гадалкой закрылась, но она до тех пор, пока не пришел лифт, слышала за ней жалобы Анастасии Петровны.

Яна вышла из подъезда и остановилась, задумавшись. Ничто в этот момент ее не радовало. Она подняла глаза к небу, словно ища у него помощи. Солнце заслонили серо-перламутровые, неизвестно откуда взявшиеся вдруг тучки, и Милославская долго простояла так, глядя куда-то ввысь.

Ответа на свой вопрос она не находила. Петровна, на которую она так надеялась, ничем не порадовала ее. Казалось, связи ее разрушенного дома с исчезновением Ермаковой вообще не существовало. Но зачем тогда карты намекнули ей о бывшем жилище Ермаковой? Врать старуха вроде бы не врала, да и зачем ей? Дело упорно не хотело двигаться с мертвой точки.

Гадалка не спеша побрела в неизвестном ей самой направлении по тротуару. Она старалась прокрутить все в голове с самого начала и отмести все то, что заставляло ее идти по ложному следу. «Что еще могло остаться?» — спрашивала она себя, пытаясь предположить, какие еще причины убийства пожилой женщины могли иметь место.

Дело казалось ей все более загадочным. Этот привидевшийся кувшин с золотом, купленный и заброшенный дом, какие-то крутые… Яне никак не хотелось верить, что все эти моменты никак не были связаны со случившимся с Евдокией Федоровной. Но результаты поисков говорили сами за себя. Разочарование в очередной раз овладело Милославской, и она всерьез загрустила.

Она села в трамвай, идущий до Агафоновки, и, отвернувшись к стеклу, всю дорогу до своей остановки провела в легкой полудреме.

— Все куришь? — посмеиваясь, спросил Руденко, исподлобья поглядывая на свою подругу и тяжело опускаясь в кресло. — Вон чад какой стоит! — Семен Семеныч замахал рукой, с некоторой деланной брезгливостью отгоняя дым и покосился на форточку.

— У меня депрессия, — ответила Милославская, глядя мимо него. — Ты сам-то как будто праведник… Давно ли к портвейну своему прикладывался? Вчера поди только?

— А как ты узнала?! — искренне удивляясь, с глуповатым выражением лица спросил Три Семерки.

— Я все знаю, — вздохнув, ответила Яна.

— Фу-у-у, — протянул Руденко, — никак не отдышусь. В гору твою пешком подымался.

— Надо же, — сыронизировала гадалка.

— Машину на СТО оставил, подлечить кое-что надо, а сам вот к тебе, пешим…

— Обленился, что ли? Сам уже не хочешь под «подругой» своей лежать? Достала же она тебя…

— Нет, там поломка существенная просто, мне не справиться. Ладно… — Семен Семеныч провел ладонью по вспотевшему лбу. — А ты чего вся ершистая сегодня такая? А? А ну, давай выкладывай, в чем дело!