Они скатились вниз, обгоняя друг друга.

– Наверное, надо как-то отметить покорение первой вершины? – беззлобно предложил Дьявол, заглядывая внутрь и удовлетворенно крякнув.

– Я бы лучше помылась, – Манька вошла внутрь, высоко поднимая ветвь неугасимого полена.

– Я бы тоже… Оброс я. Скоро за бороду начну запинаться, – согласился Борзеевич, по-хозяйски обойдя грот вдоль и поперек, втыкая ветви в землю.

– Одно другому не мешает, – кивнул Дьявол, зачем-то прощупывая и простукивая стену.

Делал он это перстами, крест-накрест.

Манька и Борзеевич с тревогой насторожились. Скрещенные пальцы Дьявола к добру не приводили…

И правда, не прошло и минуты, стена начала вибрировать… Манька и Борзеевич, с вытянутыми лицами наблюдавшие за ним, как по команде, пали на землю, обхватив голову руками. Лежать пришлось недолго, стена сразу же перестала вибрировать, с глухим стуком из нее вывалился добрый кусок гранитной плиты. Обе головы поднялись, рассматривая плиту с недоумением.

– Я подумал, вам понадобится тазик… – пожал Дьявол плечами.

Гранитный тазик оказался что надо. С помощью Дьявольского кинжала вогнутую плиту быстро углубили и поставили на огонь, натаскав снега. Приготовили место для ночлега, убирая острые камни и выравнивая песком. Покорение вершины и обустройство бани не отменило мучений по физподготовке. Борзеевич, заглянув в рюкзак, который со времени их путешествия значительно отощал, и, убедившись, что из запасов немного осталось, решил составить ей компанию. Маньку решение Борзеевича обрадовало, но уже через пятнадцать минут она об этом пожалела, с круглыми от изумления глазами наблюдая, как резво Борзеевич уворачивается и наносит ответные удары почти в то место, где Дьявол должен был находиться. Если бы на месте Дьявола была она, раз десять была бы уже мертвой. Но стоило поверить, что Борзеевич устоял, как он сразу же был повержен десять раз подряд и на десятый взмолился, ругая Дьявола, который насилием над учеником непедагогично отбивал у него охоту изучать искусство боя.

Дьявол помог старику подняться, недовольно попеняв, что Борзеевич потерял форму. Борзеевич не в первый раз занимался с нею, но никогда раньше не демонстрировал свои выдающиеся способности так явно, поставляя себя на многие головы выше.

Это что же, дурили ее там, на лугу, когда она жалела Борзеевича, таская на себе как куль с мукой, когда он, растянувшись под деревом, вопил как пострадавший, когда он его ударила посохом сильнее обычного?

– Ну… – оба повернулись в ее сторону, один снисходительно с ехидцей, второй строго.

Манькины плечи опустились. Из всего она поняла только одно – ее осмеяли. Выходит, зря она собой гордилась, радуясь, что успехи ее превосходят Борзеевские. И вообще старик ее здесь в горах удивлял, демонстрируя ловкость и умение, о которых она никогда бы не подумала.

Борзеевич отправился в пещеру, опробовать баню, а она в этот вечер, может быть, впервые поняла, что никакой физподготовки у нее не было и в помине, или Дьявол забыл, что она человек. В пещеру она вернулась выжатая, как лимон. Пот с нее еще долго струился градом, и живая вода не сразу вернула силы. Мышцы живота, рук и ног болели, будто ее растягивали на дыбе. Порка Дьявола была подобна массажу. Последние метры до грота она ползла, лишившись сил, а когда вползла, Дьявол и Борзеевич – чистый и подстриженный, в трусах, с полотенцем на плечах – постиранные штаны его висели на веревочке, рядом с портянками, в которых просвечивали дыры – сидели на земле, скрестив ноги в позе лотоса, и пили кипяток из кружек.

Заметив ее, Борзеевич молча, с достоинством, поставил между ними еще одну кружку с кипятком, накрытую ровно срезанным ломтиком железного каравая, с кашей вместо колбасы, как бы приглашая присоединиться. Манька приняла приглашение, уминая железо и запивая кипятком, украдкой рассматривая стариковские мышцы. Дряблости в них не было и в помине. Пожалуй, она его зауважала – не стоило судить по внешнему виду о сути. И обрадовалась, когда Борзеевич, накрасовавшись всласть, вышел из образа мастера и вернулся в обычное состояние.

Не хватало ей еще одного Дьявола!

Манька разобрала вещи и протянула ему дополнительно теплый свитер, когда Борзеевич накинул полушубок и собрался выйти, чтобы она тоже могла помыться.

– Полушубок у меня тоже дырявый стает, – она показала ему внушительную потертость на спине, которая просвечивала ветхостью против света.

– Если так дело пойдет, к финишу придем голые, – огорчился Борзеевич, со скорбным выражением постояв над своими изношенными лапотками. Он неохотно достал из рюкзака новые, обулся и вышел. Дьявол вышел следом, сочувственно нарочито громко вздыхая: о-хо-хо, о-хо-хо…

На следующее утро Дьявол поднял их не свет ни заря. Настроение у всех было отличное – предстояло спускаться под гору. Весь предыдущий день стояла хорошая погода, и теплый ветер с долины дул в сторону гор. Не иначе Дьявол готовил ледовую горку.

Покидать нагретую пещеру не хотелось. Борзеевич ненадолго задумался, пока Манька одевала рюкзак и колчан со стрелами, перекидывала за спину запасной посох и лук.

– Знаешь, Маня, когда люди покоряют что-то, они обязательно на этом месте оставляют о себе память. Флаг там, или надпись… – сказал он, решительно порывшись у себя в кармане и вынув уголек. – Я, пожалуй, тоже оставлю.

– Лучше нацарапать, – подсказала Манька. – Углем – это ненадолго.

Она вынула из ножен кинжал Дьявола и передала его Борзеевичу.

«Здесь был мастер Гроб» – аккуратно вывел Борзеевич.

Манька взяла у него кинжал и нацарапала рядом: «и Маня».

В пещеру заглянул Дьявол, недовольный тем, что они долго копаются.

– Думаю, мне тоже стоит напомнить о себе, – заметив, чем они заняты, решил Дьявол.

«и Дьявол» – ровным почерком вывел он уже на другой стене.

Кинжал ему не понадобился. Рука у него враз стала лапой, и по стене он чиркнул когтем, из-под которого посыпались искры, будто надпись он выпиливал. Внизу очертил круг и вписал внутрь размашистую перевернутую букву А с выступающей перекладиной. Манька усмехнулась, погладив крест крестов, который согревал ее, когда совсем становилось холодно. Каким бы холодным ни был ветер, и какой бы ни ударил мороз, от медальона по телу распространялось приятное согревающее тепло, и страх околеть где-нибудь в сугробе ушел. Она даже пока ни разу не отморозила щеки и руки, а Борзеевичу холод, как Дьяволу, был нипочем, простудные человеческие болезни ему не грозили.

– Неровно вышло, – заметил он, рассматривая надписи.

– Сойдет, – буркнула Манька, не совсем довольная, что писать приходится на покоренной вершине, на которую при желании мог бы влезть каждый пятый.

Ледяная горка оказалась как раз такая, как они и предполагали. С горы к подножию второй вершины съехали к обеду второго дня, изредка останавливаясь, когда местность становилась скалистая, или ее пересекали расщелины, или со всего маха въезжали в рыхлый снег, или наезжали на холм, когда дорога шла на подъем. На ночь просто не смогли остановится, потерявшись и катившись уже вслепую. Весь подъем Маньке приходилось держать ноги елочкой, используя оба посоха, как лыжные палки. Зато спине стало сразу легче. Скользкая подошва то и дело норовила укатить не в ту сторону, железные обутки скользили по насту, как взаправдашние коньки, но конькобежец или горнолыжник из нее получился никудышный. Часть пути со свистом в ушах она просто катилась на спине, на заднем месте и на коленях, с ужасом прислушиваясь к тому, как легко рвется полушубок и штаны, цепляясь за случайные выступы острых камней и скал, припорошенных снегом. Благо, снега было много, склон горы под ним был почти ровным, она перелетала через глубокие расщелины и ущелья на немыслимой скорости.