– Вы с Лопесом, случайно, никаких ящиков неприхватили? – обернулся Кацуба к Ольге.

– А зачем? – пожала она плечами. – У нас толькосумки: одежда, гамаки, разные мелочи. Сумки в каютах... и потом, с какой бы этостати, будь у нас некие ящики, мне или Лопесу писать на них, что онипринадлежат русским дипломатам? Лопес – полицейский, а я – ответственныйсотрудник министерства, к чему нам заниматься мелким мошенничеством? Кстати, понашим законам, дело подсудное, можно нарваться на серьезные неприятности...

– Я, собственно, вас ни в чем таком и не подозревал, –сказал Кацуба. – Но загадочка, согласитесь, пованивает? У вас будуткакие-нибудь версии?

Ольга старательно углубилась в раздумье, длившееся совсемнедолго:

– Не стоит ломать голову. Все, по-моему, просто ипримитивно. Банальная контрабанда. Барралоче – в ста километрах от восточнойграницы, там процветает контрабанда, испокон веку... так, по-моему, говорится?О подобных случаях я наслышана, капитаны частенько выкидывают такие номера:поддельные документы, фальшивая маркировка, символы освобожденных от досмотраили не вызывающих подозрений служб и учреждений... С фальшивыми грузами, якобыпринадлежащими нашему министерству, полиция уже сталкивалась. Один весельчак,обнаглев, пометил ящики реквизитами ДНГ, никто и близко не подходил, но, на егобеду, на причале оказался сотрудник ДНГ, моментально заметил неточности вмаркировке, весельчак давно уже похохатывает на каторге...

– И что прикажете делать? – спросил Кацуба. –Неприятная ситуация, знаете ли...

– По-моему, ничего и не следует делать, – подумав,сказала она. – Можно позвать Лопеса, он заставит вскрыть ящики... адальше? Все равно ближайшая гражданская, военная, полицейская и прочая власть –только в Барралоче. До того – лишь мелкие фермы и индейские деревеньки. Завтраутром позвоню в Барралоче, у меня ноутбук снабжен и спутниковым телефоном... ина причале нас уже будут ждать, с ходу возьмут капитана за роскошную бороду...Как вам план?

– По-моему, ничего лучше и не придумать, – согласилсяКацуба. – Только, когда пойдем веселиться, не забудьте, что по-испански яни словечка не понимаю. Наши попутчики по поезду, голову могу прозакладывать,именно так и думают, я перед ними не светился...

– Вы прямо-таки шпион, – беззаботно улыбнулась Ольга,ничуть не подозревая, какие мысли после такой реплики обуревают двух друзей.

– Скажете тоже, – вздохнул Кацуба. – Шпион долженбыть высок и обаятелен, с уверенным взглядом, манерами соблазнителя... когдаречь идет о женщинах.

– Иными словами, вы рисуете портрет коммодора? – она,развеселившись, кивнула на Мазура.

– А что, он уже пробовал вас соблазнять?

– Ну что вы, коммодор – воплощение благонравия... Пойдемте,господа? Мне и в самом деле нравится идея насчет бала, нужно переодеться. А сзагадочным грузом разберемся в Барралоче...

Она первая направилась к трапу. Мазур, спускавшийсязамыкающим, зацепился рукавом пиджака за железную решетку, ограждавшую кормовуюпалубу. Ольга с Кацубой уже скрылись внутри. Чертыхнувшись, он повернулся кчуточку приржавевшей мелкоячеистой сетке – и обнаружил, что решетка здесь нипри чем. Это человек, стоявший к ней вплотную, просунул пальцы в ячейки и цепкоухватил Мазура за кончик рукава.

– Сеньор? – вопросительно произнес Мазур, слегка дернуврукав.

Тот – он был пониже Мазура ростом, гораздо субтильнее и напервый взгляд никакой угрозы не представлял – покладисто выпустил рукав,беспокойно пошевелился и вдруг сказал:

– Es bonito el dia, senor, verdad?[15]

Мазур его понял: эту фразу он слышал частенько и успел к нейпривыкнуть.

– Си, бонито, – ответил он, вполне возможно, безбожнымобразом греша против испанской грамматики.

Человечек обрадованно зашевелился, передвинулся левее, гдебыло посветлей – Мазур определенно опознал в нем коротышку из поезда,уверявшего сержанта, будто видел пресловутую красную ленту. В лихорадочномтемпе перетряхнув скудные словарные запасы, Мазур все же родил подходящий кслучаю вопрос:

– Есте, куе паса?[16]

И словно прорвало засорившийся кран: коротышка, то и делоопасливо оглядываясь, ежась, шепотом затараторил, обеими руками изображаявыразительные для него самого, но совершенно непонятные Мазуру жесты. Мазуротчаялся выловить в этом потоке слов хоть что-то понятное.

– Есперес... есперен[17], – сказал он всовершеннейшем отчаянии – человек, сразу видно, старался. – Нон хаблаэспаньолес...[18] Ду ю спик инглиш, сеньор?

Сеньор, в свою очередь, замотал головой:

– Нон абла ченглезе...[19]

– Тьфу ты, – в сердцах сказал Мазур по-русски. –Что же делать-то? Помедленнее... как же это будет, твою мать...

Собеседник и сам видел, что имеет место диалог двух глухих.Потоптавшись, он заговорил медленнее, внятно, растягивая слова – и на сей разкое-что стало вырисовываться.

Человечек произнес знакомое «полисиа» и «депто де насьональгуардиа» – но при этом недвусмысленно тыкал пальцем в Мазура, явно подозреваяего в прямой причастности то ли к одной из помянутых контор, то ли к обеимвместе.

– Нон! – сказал Мазур, старательной жестикуляциейрешительно отметая столь лестные предположения. – Нон полисиа,дипломатико!

Человечек обеими руками изобразил на физиономии нечто оченьпохожее на густые усы, тыкал пальцем вдаль – уж не на Лопеса ли намекает?Колотя себя в грудь, несколько раз повторил: «Копре, копре!» И вновьзатараторил непонятное.

Отчаявшись его понять, Мазур поднял руку:

– Джаст минут... э-э... уно моменто! Уно моменто! –повторил он обрадованно, вспомнив, что здесь это словосочетание – не строчка изюморной песенки, а вполне осмысленная фраза. – Уно моменто, сеньор! Стойтездесь, здесь! – он потыкал пальцем в палубу и решительно направился внутрь.

В обеденном зале вяло перемещались оба стюарда, натягивая поуглам гирлянды цветов, – судя по кислотным оттенкам и полному отсутствиюзапаха, искусственные. Стулья расставлены по углам, на длинном столе ужеоформлен этакий фуршет – с дюжину бутылок, скудная закуска в видеорешков-чипсов-конфеток. Оживленный помощник капитана возился с большим черныммагнитофоном, а Лопес, заложив руки за спину, наблюдал за ним с ленивойбдительностью, словно подозревал, что это не магнитофон, а бомба. Больше никогов зале пока что не было.