Девушка снова кивнула. А потом, то ли осознав, что я понял уже достаточно и дальше скрывать что-то нет смысла, то ли просто решив довериться (очень глупо, конечно, но в данном случае я благодарен ее наивности), эльфийка поведала мне ту часть, что я сам выяснить вряд ли был бы способен.

Несмотря на рассказ Лиры, а отчасти и благодаря ему, я мог с почти полной уверенностью сказать: эльфов на поверхности и правда осталось совсем мало. Девушка, ей было всего двадцать семь, даже по человеческим меркам еще юная, а по эльфийским еще только-только выбравшаяся из детства, большую часть этих лет провела в “Лесном королевстве эльфов”. И хотя я вполне допускаю то, что эльфы предпочитают таиться от людей по вполне естественным соображениям, слова Лиры свидетельствовали не просто о изолированности, а о самой настоящей параноидальной скрытности, принятой среди эльфов этого королевства за норму. Не приближаться менее чем на две сотни километров к границе леса; не использовать никакую, даже самую простую, магию ближе чем в пяти сотнях километров от границы; при малейших признаках приближения незнакомца, не важно, кто это, спрятаться и, когда неизвестный пройдет, прямой дорогой идти домой и незамедлительно сообщить старшим и так далее и тому подобное. Лира упоминала это потому, что не до конца понимала назначения подобных запретов и всегда считала их минимум странными.

Как я и предполагал, девушка с самого рождения жила в абсолютно тепличных условиях, ей не говорили ни про оккупацию всего гигантского континента людьми, ни про систематическое и ставшее совершенно естественным рабство эльфов в человеческих странах, ни даже про сам факт существования развитых и куда больших по силе и территориям людских цивилизаций. О людях моя знакомая, конечно, знала, но примерно столько же, сколько среднестатистический человек, какой-нибудь земледелец или пекарь, знает об эльфах.

Всю свою сознательную жизнь она провела либо в столице эльфийского королевства, либо в окрестных леса, не забредая дальше чем на сотню километров и всегда в сопровождении минимум двоих стражей. Естественно, не стоило полагать, что все юные эльфы получают столь бережное отношение. Все дело было в особой магии Лиры, а точнее в том самом дереве, что я видел.

Мое предположение было не совсем верно изначально, родилась Лира во вполне обычной семье рядовых граждан эльфийского королевства. И первый год своей жизни никто и не думал проявлять к ней особое внимание. Однако потом все резко поменялось. Из-за своего врожденного долголетия человеческий праздник День Рождения, который многие люди празднуют даже после сотни прожитых лет, у эльфов не распространен. Лишь дважды за свою жизнь на возрасте того или иного эльфа акцентируется внимание. Второй – в возрасте ста лет, по достижению которых эльф считается достаточно зрелым, чтобы иметь право активного участия в политике, занимать высокие посты и так далее. А первый всего в годовалом возрасте, когда еще не научившийся говорить малыш проходит примерно через то же, что в людская церковь Милостивого Света именует Обрядом Очищения.

В разговорах с Лиоратом о человеческой церкви меня прежде всего интересовали практические вопросы: особенности святой магии, подробности внутренней кухни, в основном связанные с паладинами и клириками – все, что могло повлиять на меня лично в краткосрочной перспективе. Так что на тему самой веры: кому люди молятся, во что именно верят – я не слишком вдавался. Бог вроде бы был, но вот как он выглядит или хотя бы как его зовут я до сих пор не знал. С эльфийскими верованиями пришлось разобраться более внимательно, иначе половина рассказа Лиры прошла бы мимо моего сознания.

Остроухий народ, из покон веков более близкий к природе, чем человечество, как не сложно понять, почитал именно ее. Однако от человеческих представлений об эльфах, мирно лежащих на травке и впитывающих силу окружающих деревьев, которых я слышал немало, реальность отличалась также, как мой Гуйар от барабанной палочки.

Природа, как не сложно догадаться, если немного подумать и как эльфы знали многие тысячелетия – хозяйка вовсе не добрая. Даже если забыть о множестве глобальных катастроф, вроде извержений вулканов, землетрясений и ураганов, даже если отбросить менее масштабные, но все равно невероятно опасные явления вроде лесных пожаров, наводнений и засух, оставался совершенно естественный, но от того не менее жестокий закон джунглей. Выживает лучший: самый сильный, самый быстрый, самый незаметный, самый-самый. Слабость не просто не приветствуется, она равносильна смерти. И эльфы прониклись этой концепцией сполна.

Их вера в Природу с большой буквы не просто не была мягкой и терпимой, она в некоторых аспектах по жестокости превосходила даже человеческую церковь Света, хотя казалось бы, последние в своих святых войнах и бесконечных казнях еретиков зашли очень и очень далеко. Одним из таких жестоких элементов эльфийской веры и был тот самый “праздник” первого года жизни. В кавычках, потому что атмосферой веселья и радости в этот день даже не пахло.

Суть была в следующем: эльфы, несмотря на свое долголетие и в целом меньшую, чем у людей, подверженность разного рода болезням, все-таки не были застрахованы от самых разных заболеваний. От банальной простуды до каких-то совсем уж серьезных, вроде опухолей внутренних тканей или заражения крови. Встречались также и врожденные дефекты: уродства, недоразвитость, слабоумие. Вот только люди, даже захватывая эльфов в рабство тысячами и десятками тысяч, никогда не видели ни одного представителя этого народа с подобными аномалиями развития. Отсюда, кстати, и сформировалось представление об остроухих как о неизменно прекрасных и бессмертных существах.

Реальность, однако, была куда прозаичнее и куда кровавее. После года жизни, который давался на устранение возможных последствий неудачной беременности: недоношенности или проблем при родах, детей относили к священному древу, имевшемуся в каждом поселении, и отдавали дитя на суд бесстрастных и неподкупных сил природы. Если малыш был здоров и не показывал никаких признаков опасных заболеваний, все заканчивалось удачно: ребенок возвращался родителям и официально признавался одним из народа эльфов. А вот если имелись какие-то слишком серьезные проблемы, в будущем способные обернуться не только против самого ребенка, но и против его сородичей и, в особенности, его собственных детей, то приговор был однозначен и жесток. Смерть. Без исключений и компромиссов.

Если бы подобное решение выносили сами эльфы, пусть даже их короли, народ бы давно взбунтовался против подобного, но человек, а точнее эльф, не имел в принятии решения ни малейшего права голоса. Все решала великая магия священного древа, одинаково оценивавшая и ребенка обычного охотника, и ребенка короля. Так что, пусть попытки сокрытия детей от проверки и были довольно обычным явлением, столь кровавые порядки сохранялись в обществе эльфов уже многие тысячи лет.

Проверка Лиры, однако, пошла не по плану. После того, как ее маленькое тельце было подхвачено зеленоватым свечением и поднято в воздух, не произошло ни кроваво-красной вспышки вполне очевидного худшего исхода, ни свидетельствовавшего об успешном окончании проверки затухания свечения. Наоборот, сияние начало разрастаться и довольно быстро стало нестерпимо ярким, а после вокруг малышки сформировался уже виденное мной иллюзорное дерево, правда в тот раз куда меньшее по размерам. Это она рассказала, естественно, с чужих слов.