Забирохи переглянулись, и Пашка спросил недоверчиво:

– Ты и нашего маза знаешь? Откуда?

– От верблюда. Мы с ним в Семибашенном вместях куковали. В девятьсот третьем. Так что, ребята, не я вам, а вы мне платить обязаны, поскольку вас я вижу в первый раз, и на красных фартовых[52] вы не похожи.

– Ладно, – хлопнул сыщика по плечу Васька, – торгуй спокойно. Привет Сенатору от кого передать? А то он неподалеку, в «Днепре» сидит. Пошли?

– А как я товар оставлю? Мой племяш побежал нужду справить. Вернется, тогда другое дело. Да и не уверен я, что Валентин Платоныч мне сильно обрадуется. Палец у него на левой руке сломанный – знаете, отчего? Я ему и сломал.

– Да ты что? – ахнули ребята. – Расскажи.

– А нечего в карты жульничать.

– Валентин Платоныч скуржавый рубль сгибает, – обиделся за атамана Пашка. – Врешь ты все. Слабо тебе Сенатора учить.

– Да? А двугривенный не гнет? – поддел дергача сыщик.

– Двугривенный согнуть нельзя, он маленький, ухватиться не за что. Такой силы ни у кого из людей нету.

– Смотри сюда, мелюзга, – сказал Лыков. Он вынул из кармана двадцать копеек и без особых усилий сложил монету пирожком. – На, держи на память.

Но Пашка брать монету постеснялся. Со словами извинений дергачи подняли с земли сброшенный товар и разложили обратно на прилавке. Алексей Николаич принял это как должное. Окончательно он добил мазуриков, сказав вполголоса:

– Моего кунака вот-вот двинут в «иван иванычи». Так что не балуй!

Ребята быстро ушли, почти убежали. Не иначе, в трактир «Днепр», доложить мазу о встрече с его якобы сокамерником. То-то Сенатор удивится.

Но перевести дух Алексей Николаевич не успел. С противоположной стороны вдруг вынырнул Кутасов. Он держал правую руку в кармане и шел прямо на сыщика. Тот отшатнулся, но «иван» налетел турманом. Выхватил нож и нанес Лыкову сильный и точный удар. Тот успел лишь в последний момент ударить бандита сверху по запястью. Лезвие нырнуло вниз и вонзилось статскому советнику в бок по самую рукоятку.

– Получи, паскуда!

Алексей Николаевич остолбенел, ноги его подогнулись, и он едва не упал. Но оправился и сделал то, что было необходимо: схватил и удержал кисть Никиты с зажатым в ней ножом. Бандит оскалился, стал вырывать руку, но у него не получалось. Лыков по опыту знал, что, если сейчас дать врагу извлечь финку, тот нанесет еще два-три удара и добьет раненого. Изо всех сил он вцепился в кисть врага и давил, давил… Наконец Кутасов закричал от боли и разжал пальцы. И тогда без замаха сыщик ударил его правым кулаком в висок:

– Сдохни!

В глазах у Лыкова шли красные круги, ноги подрагивали. Он понимал, что вот-вот потеряет сознание и тогда истечет кровью. Клинок торчал между ребер и закрывал рану заместо тампона. Лишь одна тонкая струйка стекала по пальцам. Черт, думал сыщик… Вот оно и случилось… Много лет ему везло: пули обходили стороной, бомбы миловали. И вдруг какая-то тварь…

Тут из толпы выскочил Азвестопуло. Охнул, увидев лицо шефа, достал свисток и стал наяривать. Одновременно он взял Лыкова под руки и усадил на ближайшую скамейку.

– Кутасов обманул меня, как ребенка провел. И вернулся сюда. Значит, тоже вас узнал, да не подал виду…

Статский советник с трудом понимал, что ему говорят. Он остановил Сергея жестом и прошептал:

– Ближайшая больница, кажется, Святой Марии Магдалины, это за Тучковым мостом…

Прибежал городовой. Азвестопуло приказал ему:

– Извозчика сюда бегом, полицейского офицера ранили!

– Слушаюсь!

Вокруг них уже собралась толпа. Сергей хотел осторожно извлечь нож из бока шефа, но Лыков не позволил:

– В больнице вынут, а то я кровью захлебнусь… Где же извозчик?..

Он еще чувствовал, как его пристраивают в ландо. Но, когда лошадь дернула, Лыков провалился в темноту.

Алексей Николаевич лечился в больнице три с лишним месяца. Из окна палаты он наблюдал, как Петербургом овладевала сначала осень, а потом и зима. Лишь в начале декабря статский советник приковылял в департамент, не без труда поднялся на второй этаж и уселся в чайной комнате. В боку все еще покалывало, и ходить без палки сыщик пока не мог. Но в целом понимал, что легко отделался. Учитывая обстоятельства случившегося, начальство не вменило ему в вину убийство преступника. Никита Кутасов, гроза тюремных надзирателей и один из самых кровавых «иванов», отведал лыковского кулака и отдал богу душу…

Последние две недели отпуска по болезни Алексей Николаевич провел дома. Азвестопуло приходил каждый день и посвящал шефа в департаментские новости. Они были любопытны. Александр Александрович Макаров, гонитель и недруг Лыкова, пребывал на министерской должности последние дни. Государь уже открыто искал ему замену. За год с небольшим, что сидел на Фонтанке, ничем особым тайный советник не блеснул. Полицейская реформа забуксовала, революционные настроения нарастали. Окончательно уничтожила репутацию неудачника история с Ленской стачкой. Когда 4 апреля на золотых приисках расстреляли забастовщиков, Макаров лечился в Крыму. Его обязанности исполнял ленивый и безразличный ко всему Золотарев. Не доведя курс лечения до конца, Макаров приехал в Петербург и уже 11 апреля сделал в Думе доклад о ленских событиях. Именно тогда он сказал глупую и неудачную фразу: «Так было, и так будет!» Оппозиция не могла простить ему этой выходки.

Теперь в Таврическом дворце заседала новая, Четвертая Государственная дума. Депутаты собрались на заседание 1 ноября и пока делили портфели. Но министра внутренних дел, который запугивал, вместо того чтобы каяться, привечать не собирались. Государь почувствовал это и решил уступить общественному мнению. Макаров ему надоел, да и государыня сановника недолюбливала. Алексею Николаевичу оставалось лишь дождаться смены начальства. Пока же его вполне устраивали отношения с Белецким, с которым они в последнее время перешли на «ты».

Лыков залечил пробитое легкое и даже отказался ехать на кавказские воды. Ему хотелось быстрее вернуться к своим обязанностям. Вот ведь год выдался, тысяча девятьсот двенадцатый! До июня сыщик сидел в тюрьме, с сентября по декабрь лежал в больнице. Службы выпало два месяца. У чиновника особых поручений внутри все бурлило и клокотало. Распустились без него разбойники с убийцами, страх потеряли. Пора поставить их на место.

Выборы в столице «ивана ивановича» давно прошли. Полиция их прошляпила и сумела арестовать всего двух выборщиков. На каторгу поехали московский делегат Мордовкин по кличке Горелый и питерец Дубоссаров по кличке Бобыль. Другие благополучно ускользнули. По агентурной информации, вождем с небольшим перевесом стал Сорокоум. Теперь он подминал под себя оппозицию. Мезгирь не смирился с поражением и готовил реванш. Однако полиция взялась наконец за укромные уголки Горячего поля. Филиппов получил откуда-то сведения, где именно поставил свои землянки атаман. Уж не от конкурента ли пришла весточка на Офицерскую? Сильная облава налетела на тайный лагерь гайменников. Но ударила вскользь, не задев верхушку. Сам Мезгирь с пятью другими «иванами» ушел тайными тропами в сторону Купчина. Пересидел опасность в Шушарах, а потом исчез надолго. Лишь недавно стало известно, что авторитетный бандит объявился в Сестрорецке. Он убил в Тарховке артельщика Приморской железной дороги, взяв восемьдесят тысяч наличными и доходными бумагами. Сбил полицию со следа и опять исчез. Оставалось ждать, как далеко зайдет наметившаяся было война двух вождей. Мезгирь десять лет грабил столицу, и сыщики ничего не могли с ним поделать. На его стороне было много старых матерых «иванов». Но большинство из них сидели в тюрьмах, их влияние на воле слабело. Молодые и сильные стояли за Сорокоума, поскольку он расширительно толковал прежние «иванские» законы. Если есть голова на плечах, не одним кистенем можно зарабатывать на жизнь. Новый вождь предлагал сращивание фартовых с капиталом, участие в больших прибылях. Уголовные стали получать заказы на силовое прикрытие торговых операций, разгон забастовщиков, устранение конкурентов. Раньше этого не было. Самые умные из полицейских, такие как Филиппов, смотрели на свежие веяния с тревогой. Дело ведь было не в разбойниках. Буржуазия подбиралась к власти и использовала в борьбе любые средства. Капитал нанимал политиков, готовых раскачивать лодку. А те в свою очередь присматривались к фартовым – нет ли среди них подходящих людей? Когда начнут резать на улицах, спрос на привычных к ножу вырастет. Такие как Сорокоум становились уже государственной проблемой.