из небожителей

Молитвам ненавистного,

И он, нагой, скрежещущий проклятьями,

Стал ставить ставкой сам себя.

Разинув рот, показывает зернщикам

Резцы свои передние:

«Смотрите, верьте: их теперь я выложу

20 На выигрыш иль проигрыш!»

Когда и их щипцами проигравшему

Соперник жадный выломил,

«Смотри, — кричит безумец окровавленный, —

Резцам вослед клыки идут,

А ежели и к ним мой рок немилостив,

То коренные выставлю!

Не ужасайся: все, о чем условлено,

Сполна тебе я выплачу —

Недаром тридцать два мне зуба считаных

30 Даны в удел природою».

Едва кровавым ртом он это вымолвил, —

Являются тюремщики,

Влекут его в застенок и нещадными

Бичуют спину розгами,

А после, в самый час рассвета росного,

Плетьми — да прочь из города!

4. Басня о завистнике и скупце

Был завистник, и был скупец, несхожие нравом, —

И оба у царя подарков требуют.

Щедрый царь объявил: чего один ни попросит,

Второй получит вдвое против первого.

Тотчас встал меж двумя перекор и лютая распря:

Кому второму, а кому быть первому.

Жребий метнув, решено попытать превратные Судьбы:

Над кем они блеснут звездой светящею.

Вот улыбнулась удача тому, кто завистью страждет:

10 А он кричит, бушуя сердцем бешеным:

«Пусть мой правый глаз лишится светлого зренья!» —

Чтобы скупца оставить без обоих глаз.

Царь, и в том и в другом узрев столь злобные мысли,

Обоих наказует казнью должною.

5. К Венере, с поминовением о трех своих возлюбленных

О бессмертная дочь морской текучей пучины,

Зачем томишь мне душу вечной смутою?

Семь пятилетий уже под твоими знаменами верный

Вседневно и всенощно Цельтис ратует.

Первой была для меня Барбара из рода сарматов,

Моей любовью ныне знаменитая;

Дважды девять зим[343] едва насчитал я дотоле,

И шесть прошли, служась любовной службою.

Юность окрепла моя, и тогда обожгла ее Эльза,

10 Над вьющимся Дунаем мной воспетая.

И как над Рейном-рекой пришли мои зрелые годы —

Мой путь меня привел к любезной Урсуле.

Урсула нежную речь пролила в мое страдное сердце,

К привольной жизни приневолив ласкою;

Урсула учит ловить бегучие радости жизни

И сердце греть вакхическими чашами,

А от застольных услад ведет к постельным усладам,

Блаженными объяв меня объятьями:

Тяжко вздымается грудь под гнетом пленяющей страсти,

20 И бьется дух в трепещущем предсердии,

Между тем, как уста прилипают к устам в поцелуе

И языки, играючи, сплетаются.

Истинно так весной, когда повеет Фавоний[344]

И небосвод вернет нам солнце доброе,

Лед, застывший меж зимних снегов, размякнет и тает,

И глыбы льются влажными потоками;

Так и сердце мое разымает ночною игрою

Красавица земли прирейнской — Урсула.

6. О младенце, взогретом у огня[345]

Сын, иссеченный из утробы матери,

Будь Соломона радостней![346]

Тебе, как Вакху, дважды быть рожденному[347]

Судили судьбы строгие,

Но разное для вас начало выпрялось

В руках у Парки прялкою:[348]

Нисейский бог[349] в бедре отцовском выношен

До девяти был месяцев,

И ты шесть лун во чреве грелся матери,

10 И три — в корчаге глиняной,

Которая, в очажных стоя угольях,

Была тебе утробою,

Наполненная жирностию млечною

И смигмой умастительной.[350]

О жизнь,[351] сколь тяжких ты полна опасностей!

А смерть — еще досаднее.

7. К Генриху Куспидиану о том, что ничего нет славнее и вековечнее, нежели словесность[352]

Ты, Генрих, нас спросил: какая выгода

В стихах стихослагателю,

Когда наступит час, судьбой назначенный,

И свет из глаз сокроется?

Умрем — и побежит молва подсчитывать,

Кем сколько денег скоплено,

И дознаваться, кто чему стремился вслед,

Бредя тропою жизненной.

Один стремился умножать имущество

10 Просторными палатами,

С садами, где деревья в сень сплетаются

И рыбы в речке плещутся,

С стадами, где к повозкам кони гожие,

Быки, телицы, агницы.

Другой оставит образы чеканные,

Литые лики в золоте,

Чтобы иной хозяин их прибрал к рукам

Иль промотал бы, пьянствуя.

Иной детей заводит, внуков, правнуков

20 И ждет себе бессмертия,

Надеясь, что они его прозвание

Прославят в веки вечные.

Но все пожрет забвеньем время хищное —

Поля, дворцы и золото,

И отпрысков, и имя знаменитое,

Коли молчат писатели.

Ни Греция, когда-то столь прекрасная,

Ни Рим всепобедительный

Ни в чем своих свершений не оставили,

Как только в книгах писаных.

Вот так и мне сулят мои писания

В веках венчаться славою:

Когда и плоть и кость, доселе сильные,

Под камнем сгинут кладбищным,

Промолвит путник: «Тот, кто здесь сокрыт в гробу,

Оставил миру большее,

Чем все, о чем неграмотные неучи

Пеклись трудами темными».

8. О том, что единственною хроническою болезнью сочинителя была любовь[353]

Четыре и четыре пятилетия

Мне даровала судьба в неверном смертном возрасте

Прожить непотревоженным недугами —

Грозной заразой, кривой подагрой, злой горячкою.

И не напрасно я, склонясь молитвенно,

Нас хранящим богам взношу благодарения!

За десять лет скитаний по краям земным

Не погубили меня дорожные разбойники,

Из варварских окраин невредимого

10 Вывел Меркурий меня, к поэтам благодетелен,

Ни волк меня, ни вепрь меня щетинистый

Не растерзали, напав, ни лютая медведица, —

И только пес, как было мне предсказано

Злобною бабкою встарь, кусал меня за голени.

Ни в суд меня не звал к ответу жалобщик,