хотя совсем не «глубокие» взоры. Этот ребенок не обещал ничего; но вы невольно любовались им, как любуетесь внезапным мягким криком иволги вечером, в высокой и темной березовой роще[270].

Тургеневские типы в повести представляют собой вариации шиллеровских типов наивного и сентиментального. Андрей Колосов остается загадкой; вопреки первым впечатлениям, не он, а сам рассказчик является наиболее сформировавшимся характером, который приближается к той степени психологической сложности, какой уже в молодости ее представлял Тургенев. Он – первый пример в тургеневской прозе человека эроса, стремящегося к целостности.

Главные персонажи повести могут быть также интерпретированы как элементы психики в их отношениях друг к другу. Тургенев использует рамочное повествование таким образом, чтобы создать два самостоятельных пространства, в которых могут быть изображены и соотнесены друг с другом тип действия и тип рефлексии[271]. Рассказчик в большей степени излагает свою историю, чем живет внутри нее. Он перемещается между рамкой, в которой персонажи ведут повествование и размышляют, и действием, где он играет роль аутсайдера. Для Колосова нет места в рамочной части, кроме как в качестве объекта повествования; в восприятии рассказчика он являет собой то естественное, спонтанное «я», присутствующее в каждом из нас – наивное «я», которое отступает тогда, когда становится объектом внимания. Как мы видели, в одном из своих принципиальных заявлений, объясняя рассказчику, почему он охладел к Варе, Колосов ведет речь поэтически, а не рассудочно, используя широкую метафору цветущей и отцветшей яблони, взятую из природы. Андрей не способен рассказать свою историю, потому что вынужден был бы разделить себя на субъекта и объекта повествования, воспроизведя тем самым разделенное «я» современного человека (и романтизма). Он стал бы больше похож на лермонтовского Печорина и меньше на спонтанного, естественного человека[272]. Рамочное повествование позднее станет излюбленной структурой Тургенева, выражающей эту фундаментальную тему его творчества.

Эффект романтической тоски характерен только для Тургенева. Это становится очевидным при сравнении его в этом плане с Достоевским, что мы сделаем в следующей главе. В «Русской идее», впервые опубликованной в 1946 году, Николай Бердяев лишь вскользь упоминает Тургенева, но Достоевского представляет величайшим русским писателем; это происходит потому, что в знаменитой работе Бердяева отражена лишь одна версия русских культурных войн XIX века, в которой Тургенев занимал позицию проигравшего. Достоевский (и Толстой) страстны и даже апокалиптичны, хотя и по-разному. Тургенев элегичен; вкус к этому настроению в литературе, похоже, больше характерен для девятнадцатого, чем для двадцатого века. Как и его молодые современники, Тургенев был романтиком в том смысле, в каком он показан в данной главе, хотя его больше занимала сама романтическая тоска, чем проблема ее удовлетворения. Если использовать шиллеровские категории, он видел в себе сентиментального поэта, жаждущего природной гармонии. Тургенев любит природу, но и обладает самосознанием, поэтому не может просто быть ее частью. Именно таким, несмотря на отличия от них, его восприняли два его младших современника.

Глава шестая

Критика Тургенева Достоевским

О, я теперь реалистка, Дмитрий Федорович. Я с сегодняшнего дня, после всей этой истории в монастыре, которая меня так расстроила, совершенная реалистка и хочу броситься в практическую деятельность. Я излечена. Довольно! как сказал Тургенев[273].

…его рассказ о жизни не страдает бедностью содержания: он отдал щедрую дань ее бесконечному разнообразию. В этом огромное достоинство Тургенева; ну а огромный его недостаток – присущая ему склонность злоупотреблять иронией[274].

В этой главе Тургенев и его романтическая тоска рассматриваются с позиции Достоевского. Отдавая должное Тургеневу, необходимо помнить, что два писателя настолько расходились во взглядах на природу человека, что суждения Достоевского о Тургеневе с точки зрения последнего не имели никакого значения. Я убеждена, что для Тургенева «я» как таковое является в своей основе конструкцией разума: когда мы, как нам и положено, преимущественно действуем, а не размышляем, наша личностность растворяется в воле или страсти, которые не являются ни индивидуальными, ни цельными. Индивидуальная воля для Тургенева – иллюзия, вследствие чего он не видел необходимости в поиске ее метафизического (христианского) обоснования, как это вскоре сделал Достоевский. Тургенев прекрасно знает, что абсолютно рациональное поведение для человека невозможно и что жизнь, состоящая только из созерцания и размышления, для человека недостаточна. Он не утверждает, что разум – это всё, что мы есть; если бы это было так, мы не страдали бы от романтической тоски, о которой шла речь в предыдущей главе. Но он представляет и нашу свободу, и нашу человечность – а это фундаментальные основы современной мысли и понимания индивидуальности – принадлежащими сфере разума, а не воли. В этом его категорическое отличие от Достоевского, с точки зрения которого для подлинной свободы людей как индивидуумов свобода должна определяться их волей.

Вновь романтическая тоска: Достоевский и «Андрей Колосов»

Человеческое «я», его стремления и нужды имели для Достоевского с самого начала его литературной деятельности не меньшее значение, чем для Тургенева. Эротическая природа «Достоевской» души порождает феномен диалогизма, открытый и документированный Бахтиным. В «Бедных людях» (1846), первом произведении Достоевского, над которым он работал, прочитав «Андрея Колосова», Макар Девушкин переживает трогательную любовь к молодой девушке по имени Варвара (Варя, Варенька). (Читатель вспомнит, что так же звали главную героиню в повести Тургенева.) До знакомства с ней Девушкин не испытывал финансовой нужды, но, как он признался Вареньке, на самом деле он и не жил. Достоевского, как и Тургенева, романтическая тоска восхищает. В отличие от гоголевского Акакия Акакиевича в «Шинели», Девушкин благороден, он нуждается в любви и самоутверждении, а не только в физическом существовании. Своей ранимостью и положением любящего он напоминает повествователя в «Андрее Колосове». Но кто в «Бедных людях» похож на предмет восхищения – Колосова? Только примитивный и грубый степной помещик Быков, сама фамилия которого указывает на его животность, наделен самоуверенностью Андрея без его обаяния. (В конце повести Варенька готовится выйти замуж за Быкова, и Девушкин снова останется один.) А Достоевский не только восхищался повестью Тургенева, но и особо выделял в ней главного героя. В единственном прямом упоминании повести в письме к брату Михаилу Достоевский рекомендует ее и отмечает, что Андрей Колосов похож на своего создателя, с которым он, Достоевский, только что познакомился:

На днях воротился из Парижа поэт Тургенев (ты, верно, слыхал) и с первого раза привязался ко мне такою привязанностию, такою дружбой, что Белинский объясняет ее тем, что Тургенев влюбился