Ярина подхватила куколку на руки, прижала к себе, услышала, как бьётся что-то глубоко в соломе – как маленькое сердчишко. Проговорила, озираясь:

– Что ж, если она хотела память от меня закрыть?

– Может, не зря хотела? Она ведь не по своему почину действует. Когда в Хтони она тебя спасала от Керемета – судьбу испытывала так, что Лес дрожал. Ведь Керемет мог и тебя, и её в Калмыши утопить, да и концы в воду. А ты, вместо того чтоб поблагодарить…

– Ну и не спасала бы, – перебила Ярина. – Что, девок других мало?

– Могла бы и не спасать. Могла бы оставить, – кивнул День. – Но ведь бросилась за тобой, про себя забыла.

– Она испугалась, что Керемет меня туда унесёт, – бросила Ярина, махнув за ели. – Он говорил про Передний лес. Что там, мол, сестрёнка у меня… мамка…

Ярина затихла, сделавшись вдруг похожей на себя прежнюю, маленькую, такую, какой в Лес попала. День помолчал. Встал покрепче, упёршись каблуками в подмёрзшую землю.

– Много чего Керемет может наговорить. Что угодно соврёт, лишь бы ты в птичьи речи поверила. У него ведь дар такой: в слова сладость пускать, чаровать, обвораживать. Видишь – на Обыду, наставницу свою, ты горечь держишь, не веришь, что она по доброте всё для тебя делает. А ему, чудовищу рыжеглазому, поверила сразу.

Ярина вздохнула; сочувственно вздохнула куколка.

– Почему ты тогда мне оживить её помог?

– Потому что, если бы я тебе дыхание Инмара не принёс, ты бы собственным дыханием её оживила. Силы хватило бы. Только от тебя самой мало бы что осталось.

Ярина прищурилась. Едко спросила – а у самой сердце ёкнуло:

– Раз ты догадался, что я задумала, почему не рассказал про всё Обыде? Уж она бы нашла, как мне поперечить.

– Мог бы. Но уж больно один молодец за тебя просил. Сказал: мол, помогу ей – а она, может, и мне когда подсобит. Да к тому же разве обязан я яге обо всём докладывать?

Сказал, улыбнулся, сел на коня и ускакал, поминай как звали. Только что был у околицы, а вот уже к опушке несёт тёплый день – вся снежная поляна в земляничном блеске.

* * *

Порог весны – середину зимы – праздновали в лесу особо: стряпали угощения, готовили подарки. Обыда рассказывала, что за Передним лесом так же встречают рожденье нового года. Но говорила об этом яга с презрением, с усмешкой.

– Время делят, вешки расставляют. Нет у времени отрезков, едино оно. А будешь мерить, будешь оглядываться – ума решишься.

– Почему?

– Потому что слишком огромно время. Ты пташечка. Время – небо.

– Так птицы ведь по небу летают.

– И ты по времени плывёшь. Только птицы – не люди, в будущее не заглядывают. Вот и не знают ни сомнений, ни тревог. Забудь-ка про все эти вешки. Покажи лучше, как у тебя знак веры получается. Выправила кривую-то палку?

Кривую палку Ярина давно выправила, и пальцы наловчились, стали чувствовать разную ткань, разную нить. Даже травой уже научилась шить – пробовала потихоньку от Обыды, пока та занималась то пирогами, то Кощеевыми болячками, то по Лесным чернодверным делам улетала. К порогу весны Ярина голубой травой смогла вышить очелье оживлённой куколке. Надела, подержала куклу в руках, повертела перед собой. И вытащила на нарядный светлый стол, убранный к празднику.

Когда Обыда, румяная с холода, мрачная, явилась в избу, Ярина испугалась. Сжала-разжала онемевшие пальцы, коротко вдохнула. На деревянных ногах шагнула навстречу, протянула куклу, чувствуя, как с трудом, словно на смолу приклеено, отрывается соломенное тельце от ладоней. Сейчас – или уж никогда не отважиться.

– С порогом весны тебя.

Обыда как онемела. Дотронулась до куклы, не сводя глаз с Ярины, прислушалась к чему-то, подставила руку ладонью вверх. На пальцах заплясал крохотный огонёк. Бросила его на куклу – той хоть бы хны.

– Крепкая какая вышла, – тихо проговорила Обыда без всякого выражения: ни удивления, ни радости. – Научилась. Научилась, да?

– Это тебе, – повторила Ярина. Губы плохо слушались, руки окаменели. Если Обыда примет подарок – Ярина в любой момент увидит, что в избе творится, что на уме у наставницы делается. Если не примет – значит, поняла, что за подвох…

Обыда наконец взяла куклу – бережно, почти нежно. Поднесла к лицу, вдохнула терпкий душок от венка. Ярина сложила его из сухих листьев, но вплела и давешние васильки, что всадник на окне оставил. К очелью из голубой травы как нельзя лучше подходили; сошлись в одной кукле и васильковая весна, и осенние травы, и красные петухи по летнему платью. А из глаз сине-чёрных глядела зима.

– Твои-то куклы, когда мы в Хтонь ходили, пока ты время останавливала, замёрзли все, – не узнавая свой голос, выговорила Ярина. – Вот я и решила… К празднику…

Обыда кивнула несколько раз. Указала длинным узловатым пальцем на васильки:

– Не вянут. А знаешь, когда не вянут? Когда с любовью дарят.

Горячее навернулось на глаза, подступило к горлу. Ярина шагнула ближе и, чуть не смяв куклу, обняла Обыду. Всё поднялось внутри, с самого первого дня: и полёт над Лесом, и грибные поляны, и сказки у Журавлиного озера, и то, как в Хтони шла рядом, в самых страшных местах держала крепко за руку, не давая оступиться…

– Глазастая ты моя, – вздохнула яга, опускаясь на лавку. – Хорошая работа. Верная и с душой. Только вот зачем ты мне её подарить хочешь?

Ярина сглотнула. Часто-часто заколотилось сердце. Если догадается Обыда, если осерчает – не спрятаться, не защититься; ни Кощей, ни День не помогут.

– Я смотрю, и дыхание Инмара достала, и голубую траву. Неужели успела в Хтони набрать? Страшною ягою станешь в силе своей… – задумчиво сказала Обыда, рассматривая куколку. – А пока запомни: чтобы по-настоящему кукла ожила, чтобы не бездушной гляделкой стала, а честной помощницей, Светлая Вода нужна. Инмар ведь в алангасаров кроме дыхания ещё и разум вложил. Об этом забыла? Ничего тебе твоя куколка обо мне не доложит, даже если за пазухой её буду носить.

Слёзы сами закапали – на руки, на пол; тёмные пятна поплыли по доскам, и снег за окном, словно услышав, усилился, накрыл лазурь белой шалью.

– Ничего, ничего. Так и учишься, глазастая. Я не в обиде. А ты на будущее запомни: не верить в себя плохо. А слишком верить – ещё хуже. Ну-ну, не плачь. Ничего я тебе не сделаю. – Обыда усмехнулась, согнутым пальцем отёрла глаз. – Горжусь только, что ученицу такую вырастила. Что до яг…