За спиной раздалось сопение, прервавшее печальные размышления графа.

Павловский, словно угадав мысли сыщика, сдавленным голосом произнес:

— Боже, неужто и мы скоро ляжем под такие плиты? Невозможно верить…

Сыщик грустно усмехнулся:

— Не сомневайся, эскулап, придет день — сойдем под гробовую сень. Все сойдут, даже те, кто еще родиться не успел. Кто знает, может, даже я сойду. Впрочем, Григорий Михайлович, ты ляжешь под такие плиты только в одном случае: если у тебя есть родовой склеп…

Вдруг царство мертвых разрезал жуткий крик. Соколов оглянулся на доктора.

Тот широко разевал перекривившийся на сторону рот и показывал рукой в угол:

— Труп, труп!

В дальнем углу на крышке саркофага лежала раздетая догола девица. Ее ноги были несколько согнуты в коленях и раздвинуты, а лицо повернуто вверх. Однако вся поза была спокойной, словно юная красавица спустилась в это подземное царство теней с единственной целью: хорошо выспаться вдали от шумного мира. Из-под ее спины выглядывала одежда и меховая пола шубки.

Соколов подошел ближе.

Он укрепил свечу в бронзовом светильнике, висевшем на стене прямо над девицей и рядом с иконостасом. Темнота несколько рассеялась.

На плите надгробия стояла недопитая бутылка водки, остатки какой-то нехитрой закуски, а на полу валялись окурки.

Сыщик склонился над девицей. Он коснулся тела ладонью и вздрогнул: под рукой он ощутил тепло. Тогда Соколов положил руку на сонную артерию.

— Жива! — улыбнулся сыщик. Он принял обычный невозмутимый вид и с потрясающим хладнокровием произнес: — Григорий Михайлович, эта юная красота еще будет дарить радость своим поклонникам.

Павловский с мистическим ужасом глядел на девицу. Он опустился на колени, коснулся ее руки, сдавленным голосом проговорил:

— Я потрясен!

— Лай ей понюхать нашатырного спирта, виски протри.

…Надлежащие меры были приняты. Павловский достал шприц, сделал укол:

— Четыре кубика камфорного спирта в плечо — милое дело!

Соколов улыбнулся:

— Зашевелилась, родимая! А то совсем помирать собралась.

Через несколько минут девица сидела на мраморной гробовой плите и дико таращила глаза на сыщиков:

— Где я? Какой ужас — гробы! Кто вы?

— Мы — ангелы-хранители, — сказал Соколов, искренне радуясь невероятно счастливому стечению обстоятельств, позволившему вытащить девицу с того света. — Теперь, красавица, не сочтешься с нами до конца своих дней. Григорий Михайлович, разотри тело очаровательной пациентки спиртом, чтобы не простудилась.

Доктор заботливо плеснул несколько граммов спирта в мензурку, поднес ко рту девушки:

— Для начала выпейте, быстрей согреетесь!

Девица махом проглотила спирт. Отчаянно закашлялась, замахала руками. Заплетающимся языком произнесла:

— Мне холодно!

Павловский стал усердно растирать девицу — спину, грудь, ноги. Она не противилась, была словно в прострации. Наконец едва слышным голосом молвила:

— Где моя одежда?

— Вот, под вами, одевайтесь…

Павловский помог девице. Она села на край гробницы, отыскала на полу кружевные батистовые панталоны и не очень ловко, словно делала это впервые, натянула их на себя, затем стала надевать на свои стройные ноги шелковые, модного фисташкового цвета чулки. Павловский пытался и тут помочь, но девица теперь застенчиво отстранила его руку:

— Отвернитесь, пожалуйста!

Наконец она была одета и даже набросила на плечи шубу.

Соколов хранил молчание.

Девушка вопросительно посмотрела на него:

— Где мы? Что случилось?

Соколов добродушно улыбнулся:

— Это только вы знаете, что случилось.

Девушка пожаловалась:

— У меня все болит, голову повернуть не могу, словно тут, — она ткнула пальчиком на гортань, — что-то сломано.

Соколов сказал:

— Поднимите голову, так, сюда… Ясно, ваш дружок Калугин душил вас, сударыня! Вон с боков характерные полулунные ссадины и царапины. Кто вас сюда привел?

Девица замерла и вдруг огласила склеп леденящим душу криком:

— Он душил, душил меня! Подлец! Он задавил свою любовницу Трещалину, убил моего отца, заставил меня застраховаться на пятьдесят тысяч и написать на него завещание… — Слезы катились по ее лицу, девица зашлась в рыданиях.

Павловский задумчиво покачал головой:

— Ведь приди сюда получасом раньше, мы застукали бы этого проходимца на месте преступления!

— Или он поймал бы нас в этом склепе! — ответил Соколов.

Не зря о гении сыска говорили, что он обладает невероятной интуицией. Через мгновение эта слава подтвердилась.

Наверху, над головой, вдруг послышалось сопение, в люке мелькнуло какое-то жуткое лицо с вытаращенными глазами. И тут же со страшным грохотом повалилась металлическая крышка, закрывавшая нижнюю часть склепа.

Все на мгновение застыли.

Лишь девица зашлась в страшном крике:

— Это он, Калугин! Убийца, что сделал ты? По-моги-те!

Соколов моментально понял всю опасность положения. Он оттолкнул стоявшего на пути Павловского, опрокинул на пол попавшего под ноги смотрителя. Сыщик метнулся вверх по лестнице, надеясь еще успеть поднять крышку.

Увы, он опоздал: сверху по металлу со страшной силой что-то тяжело громыхнуло, с потолка полетела пыль.

Павловский, который за эту ночь, казалось, почти спятил, равнодушным тоном проговорил:

— Убийца нас плитой надгробной привалил. Все, это конец! Нам отсюда никогда не выбраться. — И он начал, словно безумный, хохотать: — Ха-ха-ха!

И в это же время Соколов услыхал всхлипывания. Опустившись на саркофаг рядом с девицей, истерично рыдал смотритель.

Сыщик встряхнул его за ворот:

— Цыц, прекрати! У тебя в хибаре кто остался?

— Со-ба-ка-а… — сквозь слезы проговорил смотритель.

— А из людей, жена или родственники?

— Ни-ко-го-о, один живу… Нас никто не хватится… Сюда люди не ходя-ат.

Павловский перестал хохотать и тоном приговоренного к смертной казни произнес:

— Пропал я! Умрем голодной смертью.

Соколов хмыкнул:

— Пожалуй, для начала тебя, Павловский, съедим. Недели две выдержим, потому как ты, эскулап, весьма толстый. Правильно, соплеменники?