Я чувствую, как мое разволновавшееся сердце начинает понемногу успокаиваться. Это еще одно действие, которое Айрис оказывает на людей. Она подобна валиуму.

Я с шумом захлопываю дверцу шкафчика, забрасываю рюкзачок на плечо и шагаю по коридору. Груз писем как будто прижимает меня к земле. Айрис семенит следом и все никак не может угомониться:

– Хорошо, я все поняла. А знаешь что, можно ведь посмотреть на это дело и с другой, так сказать, солнечной стороны. Это же не может продолжаться вечно. В конце концов они найдут себе новую жертву, на которой сосредоточатся, а вся история с «Родео на толстухе» позабудется.

И тут, как раз в нужный момент, мимо проходит группа мальчишек, и все они орут в мою сторону что-то вроде: «Эй, седлайте ее скорее, ребята! Кто хочет прокатиться?»

– Вот ведь ублюдки! – Эти слова произносит Айрис, потому что я сейчас ничего не говорю, а делаю то, что делала давным-давно, когда была маленькой девочкой. Я пытаюсь внушить себе, что сокращаюсь в размерах, как будто, сосредоточившись на своем желании, действительно смогу уменьшиться, пока не стану одинакового размера со всеми остальными ребятами. В общем, обрести более или менее нормальные габариты, чтобы не вызывать у себя и других чувство дискомфорта.

Айрис задевает рукой мое плечо, словно пытается напомнить о своем присутствии, но меня почему-то этот жест выводит из себя. Я никогда не выступала ее добровольным спасителем и личным защитником. Да я и себя-то защитить не сумею. Она напевает песенку Трусливого Льва «Если б только храбрости хватило» из фильма «Волшебник страны Оз», и, как бы меня это ни раздражало, я вынуждена признать, что голос у нее действительно весьма приятный. И снова меня по плечу:

Шлеп.

Шлеп.

Шлеп.

Я останавливаюсь.

– А почему ты вообще хочешь быть моей подругой? – спрашиваю я, перебивая ее пение. – Это только потому, что тогда я встала на твою сторону? Потому, что на моем фоне ты уже не смотришься фриком? Или потому, что, когда ты со мной, тебя все оставляют в покое и переключаются на меня?

Она сначала широко раскрывает глаза, потом прищуривается, и теперь Айрис Энгельбрехт смотрит так, словно тоже считает меня выродком.

– Ты хочешь сказать, что я хочу быть рядом с тобой, чтобы не чувствовать себя уродом? Да? Просто ты мне нравишься. А если не считать твоего уродства? Тогда ты – как раз то, кем я хочу стать. – И с этими словами она уходит прочь.

– Радуйся тому, что хоть что-то имеешь! – каркает Кендра Ву, проходя мимо нас вместе с Кэролайн Лашемп.

Я кладу ладонь на ручку двери в класс и ору:

– Что ты хочешь этим сказать?

Они продолжают свой путь, но Кэролайн оборачивается на ходу и, двигаясь спиной вперед с тем же изяществом, как если бы перемещалась обычным образом, произносит:

– Она хочет сказать тебе, что, может быть, не стоит сжигать мосты, если сама стоишь на острове, – и одаривает меня омерзительнейшей улыбкой, которую я когда-либо имела возможность наблюдать.

Мистер Домингес, ведущий у нас уроки вождения, обращается ко мне:

– Либби? Присоединяйся к нам, а не витай в облаках.

– Простите, – говорю я, продолжая смотреть в никуда.

Бейли передает мне записку:

Вместо того чтобы ответить ей, я сижу и делаю вид, что внимательно слушаю учителя. И даже когда мистер Домингес объявляет: «На следующей неделе мы будем готовы перейти к вождению» – а ведь именно этого момента я ждала всю свою короткую и печальную жизнь, – мне кажется, будто сейчас я сижу в какой-то другой комнате и в другой школе. Где-то очень-очень далеко отсюда.

Джек

Я нахожусь в туалете на перемене после третьего урока, когда туда заходят два парня, оба белокожие, оба без особых примет, кроме разве что того, что один из них – настоящий громила, а другой примерно моего роста. Они плотно закрывают за собой дверь. Это плохое предзнаменование, потому что, сколько я ни учился в этой школе, дверь в туалет тут отродясь никто не закрывал.

– В чем дело? – интересуюсь я и киваю им. Хотя и не различаю лица, я очень хорошо ориентируюсь в эмоциях. Эти двое злые как черти. Я вразвалочку бреду к выходу, стараясь выглядеть беспечным парнем, насколько мне позволяют данные обстоятельства, однако тот, который поменьше, сразу же преграждает мне путь.

– Когда ты замутил с моей девчонкой, я, так и быть, простил тебя, но когда ты без всяких на то причин наскочил на меня и отметелил моих парней, пытаясь вышибить из нас дух, – это уже слишком. Нельзя так вести себя, чувак. Не стоит иметь тех, кого я люблю.

Эти слова говорят мне о том, что передо мной определенно (возможно) Рид Янг, а позади него стоит определенно (возможно) Мозес Хант. Я чувствую, что веду себя достаточно необдуманно, но все равно говорю:

– Значит, ты хочешь сказать, что любишь вот его? – Тут я киваю в сторону Мозеса.

И они оба кидаются на меня. Я не могу позволить себе ввязываться в очередную драку, а потому ныряю в сторону, и «возможно Рид» уже лежит распластавшись на полу, «возможно Мозес» с размаху налетает на стену всей своей массой, а я мигом распахиваю дверь и вылетаю наружу. Но при этом никуда не убегаю. О нет! Зато чувствую, как ногами прожигаю дыры в полу, продвигаясь вперед по коридору.

За все время существования человечества, мы привыкли полагаться на узнавание друг друга по лицам, чтобы выживать. Во времена пещерного человека жизнь и смерть могли зависеть только от способности той или иной личности распознавать друзей и врагов по лицам. Врага надо было узнавать издалека. И вот он вам я, которому едва удалось выбраться живым из школьного туалета.

Либби

Мистер Левин (в кроссовках и галстуке-бабочке электрического голубого цвета) сидит на трибуне и ждет, когда мы зайдем в старый физкультурный зал. Мы занимаем свои привычные места и потихоньку устраиваемся. Тогда он сам вскакивает на ноги.

– Мы попробуем кое-что другое.

Именно эту фразу он произносит каждый день.

До сих пор мы уже пели песни, преодолевали что-то вроде полосы препятствий (время от времени останавливаясь и обсуждая специфические чувства, которые мы испытывали, или способы, которыми можно было бы изменить наше поведение). Мы даже ставили сценки из «Звездного пути» о двух врагах, которые вынуждены работать вместе, чтобы выжить. Мистер Левин называет это упражнениями для тинбилдинга, поскольку мы все тинейджеры.

Но на этот раз он выходит из зала.

Мы ждем. Мистер Левин не возвращается, и тогда Тревис Кирнс говорит:

– Можно расходиться по домам?

И тут в зале гаснет свет, только слабые лучи солнца проникают через узкие окошки у самого потолка. А еще через секунду все помещение словно начинает кружиться, повсюду появляются вращающиеся цветные светящиеся шары – розовый, оранжевый, желтый, зеленый, голубой. Наверное, именно так проводились дискотеки в Европе в семидесятых годах.