– Изо второй половины я до сих пор ничего не понимаю, – сказалАлеша.

– А я-то? Я-то разве понимаю?

– Постой, Дмитрий, тут есть одно главное слово. Скажи мне:ведь ты жених, жених и теперь?

– Женихом я стал не сейчас, а всего три месяца лишь спустяпосле тогдашнего-то. На другой же день, как это тогда случилось, я сказал себе,что случай исчерпан и кончен, продолжения не будет. Прийти с предложением рукиказалось мне низостью. С своей стороны и она все шесть недель потом как у нас вгороде прожила – ни словечком о себе знать не дала. Кроме одного, вправду, случая:на другой день после ее посещения прошмыгнула ко мне их горничная и, ни словане говоря, пакет передала. На пакете адрес: такому-то. Вскрываю – сдача сбилета в пять тысяч. Надо было всего четыре тысячи пятьсот, да на продажепятитысячного билета потеря рублей в двести с лишком произошла. Прислала мневсего двести шестьдесят, кажется, рубликов, не помню хорошенько, и только одниденьги – ни записки, ни словечка, ни объяснения. Я в пакете искал знакакакого-нибудь карандашом – н-ничего! Что ж, я закутил пока на мои остальныерубли, так что и новый майор мне выговор наконец принужден был сделать. Ну, аподполковник казенную сумму сдал – благополучно и всем на удивленье, потому чтоникто уже у него денег в целости не предполагал. Сдал, да и захворал, слег,лежал недели три, затем вдруг размягчение в мозгу произошло, и в пять днейскончался. Похоронили с воинскими почестями, еще не успел отставку получить.Катерина Ивановна, сестра и тетка, только что похоронив отца, дней через десятьдвинулись в Москву. И вот пред отъездом только, в самый тот день, когда уехали(я их не видал и не провожал), получаю крошечный пакетик, синенький, кружевнаябумажка, а на ней одна только строчка карандашом: «Я вам напишу, ждите. К.».Вот и все.

Поясню тебе теперь в двух словах. В Москве у них делаобернулись с быстротою молнии и с неожиданностью арабских сказок. Этагенеральша, ее главная родственница, вдруг разом лишается своих двух ближайшихнаследниц, своих двух ближайших племянниц – обе на одной и той же неделепомирают от оспы. Потрясенная старуха Кате обрадовалась, как родной дочери, какзвезде спасения, накинулась на нее, переделала тотчас завещание в ее пользу, ноэто в будущем, а пока теперь, прямо в руки, – восемьдесят тысяч, вот тебе, мол,приданое, делай с ним что хочешь. Истерическая женщина, я ее в Москве потомнаблюдал. Ну вот вдруг я тогда и получаю по почте четыре тысячи пятьсот рублей;разумеется, недоумеваю и удивлен как бессловесный. Три дня спустя приходит иобещанное письмо. Оно и теперь у меня, оно всегда со мной, и умру я с ним –хочешь, покажу? Непременно прочти: предлагается в невесты, сама себяпредлагает, «люблю, дескать, безумно, пусть вы меня не любите – все равно,будьте только моим мужем. Не пугайтесь – ни в чем вас стеснять не буду, будуваша мебель, буду тот ковер, по которому вы ходите… Хочу любить вас вечно, хочуспасти вас от самого себя…» Алеша, я недостоин даже пересказывать эти строкимоими подлыми словами и моим подлым тоном, всегдашним моим подлым тоном, откоторого я никогда не мог исправиться! Пронзило это письмо меня до сегодня, иразве мне теперь легко, разве мне сегодня легко? Тогда я тотчас же написалответ (я никак не мог сам приехать в Москву). Слезами писал его; одного стыжусьвечно: упомянул, что она теперь богатая и с приданым, а я только нищий бурбон –про деньги упомянул! Я бы должен был это перенести, да с пера сорвалось. Тогдаже, тотчас написал в Москву Ивану и все ему объяснил в письме по возможности, вшесть листов письмо было, и послал Ивана к ней. Что ты смотришь, что ты глядишьна меня? Ну да, Иван влюбился в нее, влюблен и теперь, я это знаю, я глупостьсделал, по-вашему, по-светскому, но, может быть, вот эта-то глупость однатеперь и спасет нас всех! Ух! Разве ты не видишь, как она его почитает, как онаего уважает? Разве она может, сравнив нас обоих, любить такого, как я, да ещепосле всего того, что здесь произошло?

– А я уверен, что она любит такого, как ты, а не такого, какон.

– Она свою добродетель любит, а не меня, – невольно, нопочти злобно вырвалось вдруг у Дмитрия Федоровича. Он засмеялся, но черезсекунду глаза его сверкнули, он весь покраснел и с силой ударил кулаком постолу.

– Клянусь, Алеша, – воскликнул он со страшным и искреннимгневом на себя, – верь не верь, но вот как Бог свят, и что Христос естьГосподь, клянусь, что я хоть и усмехнулся сейчас ее высшим чувствам, но знаю,что я в миллион раз ничтожнее душой, чем она, и что эти лучшие чувства ее –искренни, как у небесного ангела! В том и трагедия, что я знаю это наверно. Чтов том, что человек капельку декламирует? Разве я не декламирую? А ведь искрененже я, искренен. Что же касается Ивана, то ведь я же понимаю, с каким проклятиемдолжен он смотреть теперь на природу, да еще при его-то уме! Кому, чему отданопредпочтение? Отдано извергу, который и здесь, уже женихом будучи и когда нанего все глядели, удержать свои дебоширства не мог, – и это при невесте-то, приневесте-то! И вот такой, как я, предпочтен, а он отвергается. Но для чего же? Адля того, что девица из благодарности жизнь и судьбу свою изнасиловать хочет!Нелепость! Я Ивану в этом смысле ничего и никогда не говорил, Иван, разумеется,мне тоже об этом никогда ни полслова, ни малейшего намека; но судьба свершится,и достойный станет на место, а недостойный скроется в переулок навеки – вгрязный свой переулок, в возлюбленный и свойственный ему переулок, и там, вгрязи и вони, погибнет добровольно и с наслаждением. Заврался я что-то, слова уменя все износились, точно наобум ставлю, но так, как я определил, так тому ибыть. Потону в переулке, а она выйдет за Ивана.

– Брат, постой, – с чрезвычайным беспокойством опять прервалАлеша, – ведь тут все-таки одно дело ты мне до сих пор не разъяснил: ведь тыжених, ведь ты все-таки жених? Как же ты хочешь порвать, если она, невеста, нехочет?

– Я жених, формальный и благословенный, произошло все вМоскве, по моем приезде, с парадом, с образами, и в лучшем виде. Генеральшаблагословила и – веришь ли, поздравила даже Катю: ты выбрала, говорит, хорошо,я вижу его насквозь. И веришь ли, Ивана она невзлюбила и не поздравила. ВМоскве же я много и с Катей переговорил, я ей всего себя расписал, благородно,в точности, в искренности. Все выслушала:

Было милое смущенье,

Были нежные слова…

Ну, слова-то были и гордые. Она вынудила у меня тогдавеликое обещание исправиться. Я дал обещание. И вот…

– Что же?

– И вот я тебя кликнул и перетащил сюда сегодня,сегодняшнего числа, – запомни! – с тем чтобы послать тебя, и опять-таки сегодняже, к Катерине Ивановне, и…

– Что?

– Сказать ей, что я больше к ней не приду никогда, приказал,дескать, кланяться.

– Да разве это возможно?

– Да я потому-то тебя и посылаю вместо себя, что этоневозможно, а то как же я сам-то ей это скажу?