Я попытался расцепить челюсти и вдохнуть. Поднял взгляд на Джеймса, и его ладонь скользнула на мое плечо.

– Он пытался снова раздробить тебе запястья? – спросил я.

Джеймс взглянул на полосу света, косо падавшего между кулисами на сцену. Колин еще разговаривал со слугой.

– Да.

– Он что, нарочно творит это дерьмо? – хрипло спросил Александр. – Он едва не оторвал мне голову, когда я ударил его ножом, но я подумал, что парень просто снова увлекся.

– Ты видел руки Джеймса? – поинтересовался я.

Джеймс шикнул на меня, но расстегнул пуговицу левой манжеты и закатал рукав. Даже в полумраке мы смогли разглядеть уродливые синяки на его коже. Александр смотрел на них несколько секунд, после чего на одном дыхании выпалил целую очередь непристойностей.

Джеймс опустил манжету и согласился:

– Именно так.

– Джеймс, – сказал я, – мы должны что-то предпринять.

Он повернулся, и свет софита окрасил одну половину его лица в желтый. Приближалось время антракта.

– Ладно, – произнес он. – Но без Фредерика и Гвендолин.

– Что будем делать? – спросил я.

Александр жестко посмотрел на нас обоих.

– Знаете что? Если он хочет драки, мы ее устроим.

Джеймс нахмурился, но ничего не ответил. Я дотронулся до мочки уха. Пронзительный звон стихал, однако до сих пор докучал мне, как назойливая муха.

– Александр, это самоубийство, – ответил я.

– С чего бы?

– Он крупнее, чем мы все, вместе взятые.

– Нет, идиот!.. Он – крупнее каждого из нас. – Александр пристально посмотрел на меня.

Свет софитов внезапно погас, и публика разразилась аплодисментами. И вдруг мимо нас пронеслись люди. В темноте невозможно было разобрать, кто есть кто, но мы знали, что один из них – Ричард. Александр толкнул нас с Джеймсом к переплетению строп. Тяжелые канаты стонали и качались за нашими спинами, будто корабельные снасти.

Александр сунул голову прямо между нами, и я почувствовал его дыхание, пропитанное запахом сигарет и самокруток. Его рука стиснула мое плечо мертвой хваткой. В ушах гремели аплодисменты.

– Слушайте, – прошептал он, – Ричард не сможет отбиться от нас троих разом. И завтра, если он попытается что-то сделать, мы дадим ему праведный пинок под зад.

– «Протягиваю руку. Дело стоит

Того, чтоб им заняться», – сказал Джеймс после секундной заминки.

Я тоже чуть-чуть помедлил.

– «От души скажу и я: аминь».

Александр с силой сжал мою руку.

– «И я. Посмотрим,

Кто может помешать теперь, когда

Решен вопрос согласно всеми нами!»[43] – Он немного помолчал и добавил: – А потом пусть тупой ублюдок делает что хочет.

Александр отпустил нас, когда в зале зажегся свет и зрители по другую сторону занавеса встали со своих мест и направились в вестибюль.

Я посмотрел на сцену – несколько первокурсников в черном уже вовсю работали: ребята наводили порядок на «месте преступления».

Мы трое обменялись мрачными взглядами и больше не произнесли ни слова. Я поплелся следом за Джеймсом, чувствуя покалывание в конечностях и ощущая то же самое, что и неделю назад, – беспокойство и нетерпение одновременно.

Дни проходили в суете, и пятница наступила очень быстро. Если не считать издевательств Ричарда, премьера прошла гладко, и в коридорах училища нас щедро хвалили. Музыканты и вокалисты, правда, остались в стороне – не впечатленные нами, трагикомичными клоунами, у которых не было ничего сопоставимого с музыкой, – зато остальные смотрели на нас широко распахнутыми от восхищения глазами. Откуда им знать, что стоять на сцене и произносить чужие слова как свои собственные – это не столько акт храбрости, сколько отчаянный рывок на пути к взаимопониманию? Попытка создать тонкую связь между говорящим и слушателем и передать что-то – по сути, что угодно.

В пятницу мы были рассеянны. По крайней мере я. Утром я почти не слушал лекцию Фредерика, а на тренировке Камило мои мысли ушли так далеко, что я позволил Филиппе опрокинуть меня, когда мы выполняли упражнение на равновесие. Александр бросил на меня нетерпеливый взгляд, который явно означал: «Возьми себя в руки».

После занятий я вернулся в Башню с кружкой горячего чая и «Театром зависти» Рене Жирара, надеясь отвлечься от дюжины тревожных предчувствий, связанных с предстоящей ночью. К тому времени я уже не испытывал к Ричарду никакой симпатии: безжалостная, цепкая враждебность, которую он демонстрировал в течение нескольких недель, оставила более глубокое впечатление, нежели три года безмятежной дружбы. Однако я знал, что никакое возмездие с нашей стороны не останется безнаказанным. То, что началось, насколько я мог понять, с мелкой обиды Ричарда на Джеймса (когда последний указал первому на его место), каким-то образом набухло, раздулось и выросло, будто раковая опухоль, пока не охватило всех нас. Любой непредвзятый наблюдатель счел бы это грандиозным состязанием в ненависти, но всякий раз, когда я пытался убедить себя, что это действительно пустяки, голос Фредерика тихо напоминал мне, что дуэли случались и по сущим пустякам.

Но меня угнетала не только реальная перспектива суровой расплаты за нашу вражду с Ричардом. В пятницу вечером должна была состояться актерская вечеринка, которую всегда устраивали четверокурсники. Мне казалось, что после того, как мы поставили настоящий спектакль, нас должны освободить от планирования подобных мероприятий. Но кто я такой, чтобы бросать вызов традициям? Примерно через час после финала большинство студентов театрального отделения Деллехера и самые смелые парни и девчонки других отделений вторгались на первый этаж Замка – а иногда и на второй, хотя редко кто осмеливался подняться в Башню, – чтобы отпраздновать удачное начало и выпить за удачное окончание.

Мередит и Рен, которые не появлялись на сцене после второго акта, милостиво согласились прокрасться в Замок и подготовить все к ночи буйного веселья. Гостям и главным участникам действа, которые нагрянут сюда, не придется ничего делать, кроме как вовсю славить Диониса и потакать ему.

Ну а дежурные позаботятся о том, чтобы убрать беспорядок на следующее утро.

В половине седьмого я неохотно закрыл книгу и спустился на второй этаж, а затем поплелся по лестнице и заглянул в столовую. Мебель уже сдвинули, чтобы освободить место для танцпола. В одном углу возвышались колонки, нахально позаимствованные из будки звукорежиссера, вдоль плинтусов к розеткам тянулись кабели.

Я покинул наш Замок и направился к Фабрике, по пути сделав крюк. Моя тревога нарастала и с каждой минутой все больше и больше походила на ужас.