– Вы избежали ужасной участи. Избежали насилия, смерти, пыток. Разве не стоит поблагодарить за это Бога?

– Думаешь я избегу насилия? Он придет ночью предъявить свои права на меня. Эта участь ничем не лучше, чем быть изнасилованной любым из его плебеев.

Меня передернуло от одной мысли о том, что руки цыгана снова будут прикасаться к моему телу.

– Не лучше…но и не хуже. Вы не знаете, что такое насилие, Оля. И я молю Бога, чтобы никогда не узнали. Цыгане не будут издеваться так, как это делают славяне…

Я сбросила ее руки с плеч и встала со стула. Подол платья тяжело опустился к ногам, захрустел от количества украшений и страз. Ману не поскупился на подвенечное платье…только купил он его за ворованные деньги, отобранные у моих людей.

– С каких пор ты начала так говорить?

– Я цыганка и я не забыла как меня отняли от груди матери и подарили вашему отцу, как зверушку.

Она прямо смотрела мне в глаза, и в этот момент я вдруг поняла, что она больше не смотрит на меня, как на хозяйку…она смотрит на меня с жалостью. Она меня жалеет и, возможно, она заодно со всеми ими, стоящими там внизу, теми, кто кричал «сжечь суку!».

– Уходи, Мира, – прошептала я, сжимая пальцы в кулаки, – уходи и больше не возвращайся в мою комнату.

– Почему?

Она побледнела и прижала руки к груди. В темных глазах отразилась боль и непонимание, а я уже не могла остановиться:

– Потому что мы слишком разные, и твоя ненависть к моему отцу, ко мне теперь рвется наружу. Ты перестала быть верной мне, ты стала равной и свободной. Что тебе делать возле меня, Мира? Уходи и строй свою жизнь здесь со своими людьми.

От отчаянья заболело в груди, под ребрами, и я почувствовала, как внутри поднимается смерч горечи и разочарования.

Женщина смотрела на меня несколько секунд, а потом вдруг схватила со стола нож для резки фруктов и приставила к своему горлу.

– Я поклялась умереть за вас в тот день, когда вы не дали голодным ротвейлерам разорвать маленькую девочку, укравшую из их миски кусок сырого мяса. Тогда вы сказали, что скорее пристрелите их, чем позволите причинить мне боль. Все сбежались смотреть на то, как расправятся псы с голодной цыганской девчонкой и предвкушали жуткое пиршество. А вы выхватили пистолет у Артема и прицелились в псов, которых получили в подарок еще щенками. Вы любили их… я знаю…но вы выбрали жизнь маленькой цыганки. Ваш отец подарил меня вам в тот вечер. С тех пор мы были неразлучны. И если вы хотите, чтоб я вас покинула, вам придется меня убить. Мира не нарушает клятвы.

Меня трясло мелкой дрожью, пока я смотрела ей в глаза, на ее дрожащую руку у горла, на полыхающие карие глаза. А потом холодно сказала.

– Давай! Убей себя! Докажи, что не лжешь, если любишь меня .

Её глаза расширились…по смуглым щекам потекли слёзы, боль на дне зрачков сконцентрировалась и теперь выплёскивалась в воздух, обжигая мне нервы упреком и отчаянием. А я, тяжело дыша, ждала, какое решение она примет. Когда вокруг одно предательство, ожесточаешься, превращаешься в циничную тварь, готовую убить каждого, кто вызывает недоверие. Лучше оплакивать воспоминания о преданности, чем рыдать после того, как тебе вонзили нож в спину. Если бы она сейчас отказалась, я бы свернула ей шею лично.

Но когда Мира взмахнула рукой, я выбила у нее нож и сильно прижала её к себе. Рыдающую, всхлипывающую и дрожащую. Она плакала, а я гладила ее по темным волосам и смотрела на нож, валяющийся на полу.

– Закончи мою прическу, Мира.

Она быстро кивала головой, а я приподняла её лицо за подбородок.

– Что бы ни произошло на венчании, обещай мне, что позаботишься о себе.

Она все еще дрожала, глядя мне в глаза, а я смотрела на нее, и сердце сжималось от понимания, что здесь в этом проклятом месте у меня больше никого нет. Никого, кто вот так был бы готов умереть за меня.

– Вы позаботитесь обо мне, – тихо сказала она.

– Нет…возможно, тебе придется сделать это самой.

Глава 16.1

Огромная зала особняка была наполнена людьми, под окнами собралась толпа. Та самая, которая требовала меня уничтожить, теперь они швыряли в воздух красные ленты и подбирали деньги, которые им бросали из окон. Как говорит мой отец, толпу всегда можно купить. Не важно, что они думают, с какими принципами выросли и во что верят. Достаточно бросить стае одичавших псов куски мяса, пусть и гнилого, и они будут всегда встречать тебя, виляя хвостами в ожидании новой подачки, с учетом, что их не кормит кто-то другой.

Меня провели по атласной дорожке, расстеленной до самого алтаря, где священник должен обвенчать нас. Мой прозрачный шлейф несли следом за мной несколько цыганок, а я смотрела на всех через кружево красной вуали…ступая по дорожке и глядя только на священника, который стоял ко всем спиной и тихо молился. Проклятый предатель. Сукин сын, продавшийся цагану и продавший меня и отца. Краем глаза заметила Ману и стиснула челюсти. Он не изменил себе – как всегда, во всем черном. Похож на коршуна, на вестника смерти. Разодет шикарно, длинные волосы вьются по широким плечам все такими же косичками и варварскими жгутами. Животное. Вот кого он мне напоминал. Подлое и коварное, опасное животное, живущее не по людским законам. Взгляд под маской стал острее, вспыхнул и заскользил по моему лицу, волосам, телу. Доволен собой и своим выбором. Пошлый взгляд, сдирающий с меня одежду и касающийся холодной кожи грязными мыслями и фантазиями. Я даже не сомневалась, что наряд он выбирал сам.

Цыган приблизился и встал рядом. От него всегда исходил странный запах…именно ЕГО запах, и он всегда мне что-то напоминал, словно я чувствовала его когда-то раньше. Ману был мне ненавистен… а вот его запах мне нравился. Запах свежего леса, морозного воздуха и табака вперемешку с каким-то очень тонким ароматом. Едва уловимым.

Стальные зубцы расчески укололи мне ладонь, и я сжала их сильнее, стараясь унять дрожь.

– Тебе говорили, что ты охрененно красивая? Говорили, что при взгляде на тебя режет глаза?

– Что толку от слов? Если бы ты ослеп, я бы поверила.

Засмеялся так тихо, что услышать могла только я, а меня снова передернуло от его смеха. Как же жутко он смеется, и в то же время завораживающе. Потому