– Считай, что я слепну, но зрение возвращается ко мне, когда глаза привыкают к твоей красоте.

– А жаль.

– Когда-нибудь я отрежу тебе язык. Немая жена – это, пожалуй, прекрасней, чем красивая жена. А красивая и немая – это предел мечтаний.

– Так что тебя останавливает? Не думаю, что ты привык себе в чем-то отказывать.

Слегка склонился вперед к моему уху под тонкой вуалью, касаясь губами через материю:

– Меня останавливают другие мечты…о том, что ты еще сможешь делать своим языком, Ооооля. Если бы не они, я бы отрезал его при первой нашей встрече.

Грязная мерзость. Он отвратителен…Но вкрадчивая хрипотца все же отдалась мурашками по коже, а перед глазами непрошено возникло лезвие ножа, скользящее по моему напряженному соску. Вместо отвращения внизу живота стало невыносимо горячо. За это я ненавидела его еще сильнее, чем это возможно вообще.

– Твои щеки вспыхнули… Что могла представить девственница…ты расскажешь мне об этом? О, да, я знаю. Что ты еще девственница, иначе этой свадьбы не было бы.

Не ответила, только почувствовала, как зубец гребня впился в кожу сильнее. Отец Михаил наконец обернулся к нам.

– Нам нужно остаться у алтаря одним.

Теперь уже усмехнулась я, зная о ритуале и ожидая именно этого. Когда все отступили назад, и мы остались с священником одни, он подошел ко мне и откинул вуаль с моего лица.

– Предатель, – прошипела я, едва слышно.

– Всего лишь хочу выжить и вам советую того же.

Он пафосно поднял глаза к потолку и, сложив руки на груди, начал говорить свою речь, оставляя паузы для моих «да». Орошал меня водой, окуная пальцы в золотой чан.

А я лишь ждала, когда он подойдет ко мне слишком близко, чтобы оросить мое лицо и провести по нему пальцами. Наконец-то он встал напротив меня, удерживая в одной руке чашу с святой водой.

Я смотрела в маленькие глазки священника, потом опустила взгляд к его толстой шее, прикрытой воротником расшитой сутаны, под подбородком, ближе к уху пульсировала вена. Он нервничал, а я сильнее сжала гребень. Так сильно, что он уже оцарапал кожу до крови.

По зале прошел легкий ропот от того, что невеста тянула с ответом. Подняв глаза, я посмотрела отцу Михаилу в лицо.

– Конечно, ваше Преосвященство….

Глазки священника блеснули триумфом, и он удовлетворенно кивнул мне, а я в этот момент прокричала:

– Конечно же, нет! Будь ты проклят!

И вонзила гребень в его дряблое горло с такой силой, что почувствовала, как зубья вошли в плоть, словно в масло, с характерным треском разрывая кожу.

Тишина воцарилась на секунду… а мне казалось, она растянулась на вечность, пока он оседал к моим ногам, открывая рот, как рыба, выброшенная на берег, харкая кровью и хватаясь за мое платье окровавленными пальцами.

Вокруг раздались вопли и крики…но я их почти не слышала, я с безумным триумфом смотрела на подыхающего у моих ног священника. Вот так, падаль! Вот она твоя участь! Вот чего ты заслужил, жирная свинья, и когда-нибудь и твой начальник отправится следом за тобой!

Когда на моем запястье сомкнулась чья-то рука, сжимая до хруста, я медленно повернула голову и встретилась с бешеным диким взглядом под кожаной маской, продолжая улыбаться и тяжело дышать, чувствуя, как адреналин воет внутри, словно снежная стихия за окнами Огнево.

– Вот тебе мой ответ – НИКОГДА!

А потом его губы растянула усмешка, похожая на оскал… меня шатает, а перед глазами плывут разноцветные круги. Почему он не вынет нож и не прирежет меня? Здесь, в угоду своему народу? Чего он медлит?

– Поздно! Твое да уже было произнесено, а Савелий продолжит обряд венчания так как был принят в сан!

Он поднял взгляд на орущих гостей. Кое-где опять слышались вопли «убить!».

– Церемония венчания будет окончена здесь и сейчас. Потом принесут подарки и угощения гостям!

Он больше не смотрел на меня. Повернулся к охране, которая выносила труп священника, а Савелий надевал сутану. И я, несмотря на клокочущую во мне ненависть, осознала всю мощь его власти над ними. Над этими жалкими людишками, сразу закрывшими свои рты, не смеющими ему возразить и поднять на него глаза. Восхищение и страх. Дикое восхищение и дикий страх. Вот что он внушал им…И мой поступок ничего не изменил…

– Всем оставаться в зале. После венчания по закону нашего табора ей поставят метку принадлежности мне! Для меня от твоего выбора ничего не изменилось. Для тебя перевернулась вселенная.

– Ты уже сжег ее дотла. Лучше сдохнуть под пытками, чем носить твое имя.

– Вначале будешь носить! А потом может быть сдохнешь. Сдохнешь. Когда я решу, что ты мне надоела.

– А, может быть, сдохнешь ты, когда мой отец придет сюда, чтобы…

Он не дал мне договорить… замахнулся, и от удара по лицу я пошатнулась, из разбитой губы закапала кровь, потекла по подбородку.

– Твои крики, Оооля, станут музыкой для этой залы, где их ждали намного сильнее, чем венчальные мелодии. Ты угодила моему народу больше, чем можешь себе представить.

– Но я не угодила ТЕБЕ! Я вижу ярость в твоих зрачках. Глухую ярость и ненависть. Это дорогого стоит! И нет! Я не закричу. Даже не надейся, проклятый цыган. Такого удовольствия я тебе не доставлю.

Ману склонился ко мне, приподнимая за волосы.

– Доставишь. Намного быстрее, чем думаешь. Ты доставишь мне столько удовольствия, сколько я захочу. И как я захочу! Заканчивай венчание, Савелий! Свидетели, займите свои места!

Глава 16.2

Коридоры казались бесконечными. Несколько пустующих комнат. Я не заводил себе постоянных любовниц. Мне хватало шлюх. Мне не была нужна долгоиграющая игрушка с определенными правами. Бесправные мне нравились куда больше. И хотя каждая из моих подстилок мечтала получить официальный статус, я не торопился кого-то приручать. Мне хватало моих псов и лошадей. Только с ней все было иначе.

Когда распахнул ногой дверь в ее спальню, старая цыганка зашипела и метнулась к стене, выронив склянки с вонючими бальзамами. Они покатились по полу, разрывая тишину и отдавая набатом у меня в висках. Терпение лопалось, как струны на гитаре, больно лопалось, с отдачей.

– Пошла вон.

Старая ведьма склонила голову и попятилась к двери, а я уже не смотрел на нее, я видел только девчонку, которая вскочила с постели и теперь стояла посредине комнаты в тонкой длинной ночной рубашке на голое тело, и запах этого тела остро пробивался сквозь ароматы мазей цыганки…запах тела, от которого в